Цена ошибки

Правда, отличия от простых воинов всё-таки были. Во-первых, все они носили на шее священный знак своей веры – круг с крестом внутри. Во-вторых, все монахи были теми ещё молчунами. Никто из них не разговаривал просто так, не по делу. Насколько я понял, они считали, что Отец дал людям речь не для того, чтобы пустословить. И, в-третьих, монахи в отличие от, скажем так, мирских воинов, стриглись коротко. Не налысо, конечно, но и косы не отращивали. А ещё от них словно бы исходила какая-то совершенно иная энергетика. Если поставить рядом того же воителя и любого монаха, то можно с первого же взгляда узнать, кто из них служитель Отца. И дело не в коротких волосах или знаке веры. Нет, в чём-то ином, не визуальном, а осязаемом на каком-то подсознательном, интуитивном уровне.

Я не стал торопиться с разговором, решив для начала осмотреться.

Разместили нас в одном из домов, больше похожем на казарму. Впрочем, чем-то подобным этот дом и был. Длинный, с низким потолком, каменным, чисто выметенным полом и кроватями-лавками, на каждой из которых лежал тонкий соломенный матрац. И всё. Кровати размещались около стен с двух сторон, оставляя посередине узкий проход.

Нас попросили особо не бродить по территории. Показали лишь что-то вроде небольшой молельни, в которую можно войти в любое время и обратиться с молитвой к Отцу, и местный аналог столовой.

Мы успели лишь кинуть вещи, как прозвучал сигнал к вечерней трапезе. Ждать себя мы не заставили, явившись в столовую вовремя.

Еда была крайне простой: тарелка каши с куском лепёшки. Ни масла, ни мяса, даже соли самый минимум. Вкуса у еды почти не было. Запивалось всё чистой водой. Ужинали быстро и тихо. Все выглядели смиренно и подобающе служителям Господа. Вот только если они тут так питаются, то зачем нужны птицы и животные? К тому же монахи совсем не выглядели как люди, постоянно сидящие на столь скудной пище.

После ужина наступило время молитв. Все монахи собрались в молельне, но нас туда не пригласили. Ровно через час они вернулись и принялись за свои дела. И всё это почти в полном молчании. Честно говоря, становилось слегка жутковато.

Так прошло пару дней, а потом воитель засобирался, намереваясь идти дальше. Сомневаюсь, что он слишком торопился. Склоняюсь к тому, что ему просто не нравился скудный рацион.

Я несколько раз пытался заговорить с монахами, объяснить, что мне от них надо, но каждый раз наталкивался на стену молчания и вежливого ожидания. Ожидания, что я отстану и перестану отвлекать их своими пустыми разговорами.

Ледар молчал, но я видел, что он нет-нет да и посмотрит на меня тревожно, выжидающе. Это раздражало сильнее твердолобых монахов, делающих вид, что я нечто вроде старой, давно привычной табуретки, на которую никто толком не обращает внимания.

Вечером после молитвы, накануне отправления отряда меня нашёл настоятель Агарий.

Ещё несколько интересных фактов. Все монахи называли друг друга братьями, а настоятеля – либо старшим братом, либо настоятелем Агарием. Даже главу обители Орма (что-то вроде главы церкви), стоящего над всеми служителями, называют святым братом, но никак не отцом. Здесь к этому слову относятся весьма трепетно, что, впрочем, неудивительно. Отца родного, то есть биологического, любой ребёнок должен почитать, как Господа, так как и тот, и другой даровали человеку жизнь. Сын или дочь должны быть благодарны за своё рождение. Так что отцами можно называть только родителя и Бога.

Женщин здесь я ещё не видел, но, как и любого мужчину (почти любого), они меня крайне интересовали. Поскольку у меня потихоньку бурлили гормоны, то я расспросил Ледара о женщинах весьма подробно. К ним здесь было несколько неоднозначное отношение.

Думаю, уже и так понятно, что в Орме процветал патриархат. Слово мужчины женщиной здесь не оспаривалось. Они могли работать наравне с мужчинами, но их главной задачей всё-таки оставалось ведение хозяйства в доме. В принципе, их не угнетали, не держали за рабынь, вполне себе уважали и считали такими же людьми.

Но было кое-что, что мне категорически не нравилось: отношение к матерям. Я привык считать, что мать – это святое. Но здесь мать – это Богом созданный сосуд, задача которого – принять и удержать в себе семя мужчины. То есть они здесь считают, что мать никак не участвует в зарождении жизни. Она просто вынашивает ребёнка в своём теле, и только. А возникает ребёнок полностью из семени отца.

Ребёнок родился похожим на мать? Неприятно, но такое бывает. Он просто слишком мал и неразумен, поэтому пожелал принять облик, близкий к внешности сосуда. Конечно, сам пожелал, а как же иначе. Такое не приветствуется, но и не порицается. Бывают, конечно, исключения, но в большинстве своём всё списывают именно на детскую неразумность, которую нужно простить.