Цель вижу, атакую!

Ивану Алексеевичу понравилось, что Агеев завел разговор о самом больном. А известно, что болит у командира и замполита. Свежая рана — самая последняя полковая неприятность. «О воин, службою живущий». Сколько ни иронизируй над этой мыслью, а живешь ведь действительно аэродромными делами. И начни разговор хоть с положения в Индонезии, все равно кончишь плановой таблицей полетов.

— Я, товарищ подполковник, — начал Агеев, — хочу спросить про вашего Фитилька, про Додонова…

— Ну давай.

«В конце концов десять лет разницы не так уж много, — думал Иван Алексеевич. — Он, Агеев-то, хоть мальчишкой, подростком, но все-таки застал войну. И над ним гремело и рвалось, батька его на фронте был, и сам он все на своих плечиках выдержал, пайку по карточкам получал. А потом в училище был, и учили его, наверное, так же, как меня. Да, пожалуй, получше: учили ведь уже фронтовики. Разве мы не поймем друг друга?»

— Да, кстати, почему это Додонов мой? Он и твой…

— Конечно. Я от ответственности не ухожу. Вместе голову подставлять. Только почему-то вы его защищаете?

— Разве?

— Командир вы опытный. Летчик — не мне чета, а к этому слабаку благоволите. Второе коленце выкидывает, а вы все не решаетесь его от полетов отстранить. Начштаба сказал, что приказ не подписан.

— От полетов отстраню… на время…

— И все?

— А что еще?

— Убрать надо с летной работы.

— Экой ты резкий.

— Какой есть.

«А может быть, десять лет разницы — много? Ведь когда я на Севере Дальнем барражировал над морем, прикрывал транспорты, Боря Агеев только играл в войну».

— Слушай, комиссар, а ведь ты его не знаешь.

— Знаю.

— Ты с ним летал?

— Нет. Ну и что? Разве двух «проколов» не достаточно, чтобы определить профессиональную, так сказать, непригодность Додонова?

«И все-таки десять лет разницы — это много. Он ведь ничего не знает о том, как садиться в тундре на вынужденную, как тебя ждут в полку месяц-другой и, не дождавшись, отправляют письмо домой, где сказано, что ты пропал без вести. И не знают, как потом, когда ты нагрянешь в полк, как гром с ясного неба, спрашивают тебя с пристрастием: где же ты, мил-сердечный друг, бродил эти месяцы и не был ли ты в гостях у фрицев, не угощали ли они тебя, часом, сигаретами и шнапсом,»

— Лучше уж смотреть правде в глаза, — продолжал Агеев, — лучше отрубить гнилой сук, чем дать всему дереву пропасть…

— Ай да комиссар. Тебе же положено поддерживать, а то и сдерживать резкого командира-единоначальника, да побольше нажимать на воспитательные средства…

— А разве профилактика, вовремя предпринятая, — это не воспитание? Может быть, ваш Фитилек еще благодарить станет, что его из летного состава отчислили.

— Нет, не станет.

— Я все же настаиваю.

— Твое право. Но решаю я.

— Ваше право.

— Вот и поговорили… Ладно, доедай-ка рыбу.

— И доем. Лучше в нас, чем в таз.

Иван Алексеевич поставил на стол еще одну сковородку с жареными окунями.

4

В воскресенье утром Миша Веснин, стараясь не скрипеть новыми сапогами, подошел на цыпочках к дверям Наташи. Было четверть десятого. Не слишком рано и не слишком поздно. Рано постучишь — выставит, поздно — не застанешь, укатит в город к тетке.

На этот раз Веснин просчитался. На дверях висел большой амбарный замок. Он открывался и без ключа, но что толку: хозяйки нет. Умчалась, наверное, с первым автобусом. Прозевал.

А что если Наташа уехала не одна? С ней Кульчин- ский? Известно, что они бывают вместе, в кино ходили.

Встреча с Кульчинским не входила в расчеты Веснина. Не то чтобы Михаил чувствовал себя виноватым перед лейтенантом. Нет. Никакой ошибки он не допустил, что бы там ни думали инженеры, в чем бы его ни обвиняли. Он не знает, даже догадаться не может, отчего слетел фонарь. И все же лишний раз встречаться с Кульчинским неприятно. Кто знает, что он думает о нем, Веснине?

Рассуждая так, Михаил вышел из «крейсера» и, поспешно нырнув в пролом, выскочил к автобусной остановке.

Наташкина тетка, Лукинична, жила в центре города, на берегу реки. Старый бревенчатый домик с резными наличниками и облезлыми ставнями был зажат между бетонными пятиэтажками. Открыла ему Лукинична. Скользнув по нему безразличным взглядом, она укрылась в своей боковушке. Наташа сразу скомандовала:

— Михаил, сядь на диван. Не помни выкройки.

По всей комнате будто вихрем были разнесены клочья цветастого ситца.

— Сарафан шью, — похвасталась Наташа.

Она долго возилась на кухне, и за это время Веснин успел вспомнить всю недолгую историю их знакомства.

В начале прошлой осени Миша приехал в полк и в первый выходной отправился обследовать город. По крутому спуску он сходил к реке, когда его обогнала девушка, одетая не по сезону легко, в открытом платье и с полотенцем через плечо. Ноги у нее стройные, с полными загорелыми икрами, сильные. На ходу она сбросила туфли, потом обернулась и с улыбкой крикнула;

— Нырнем!

— Что-то не хочется.

— Скажите, что струсили. А еще лейтенант.

— Полотенца нет.

— Пожертвую половину — на бедность.