Совершенно опустела аллея. Давно разошлись спать мои собеседники, к тому же прекрасные, говорящие на всех языках… Но вот промелькнула чья-то тень человеческая. Природа, видимо, что-то хотела сказать, но раздумала или забыла. И опять пришла ко мне развеселая тоска, а веселье при этом где-то в углу грустило, будто они поменялись местами. И пошли сучить ее сморщенные коленки, а сама старушка в пачке балетной была. Прошел старик, невероятно похожий на Шекспира, явно собираясь прилечь. А может, это и был Шекспир, когда свобода – все может случиться. И с полки не надо брать. – Вильям, выпьем виски! – мы точно решим сейчас – быть или не быть (это он спугнул балерину-старушку): одна бутыль шотландского скотча – и всем сомненьям будет поставлена точка. Одна бутыль – и вот я уже читаю тебя на твоем родном языке, английском и древнем, а вот если ты засосешь хоть полбанки нашей отравы – будешь ли ты в состоянии вообще говорить? Вот парадокс – Шекспир – и лыка не вяжет… А впрочем, кто его ныне вяжет – захлопнул я томик Шекспира и принялся за «Мартель», беря в руки уже французского автора. У него даже мычание – золото.
Стал накрыпывать дождь. А потом навалился нахрапом, стал проливаться на землю, проваливаться на глазах. У мертвецов они, наверно, сплошь заплаканы, подумал я, потому что рядом кладбище плыло. Утонувшее солнце выжимало из себя последние капли. Это там – над Манхэттеном – оно было в самом зените. Это там отвесные стены высотного города исправно обрушивали его вниз, отчего все вокруг плавало в плавленых асфальтовых, и тоже красных, подтеках. Солнце брызгало из-под колес проезжавших автомашин и липло к подошвам. Будто пойманное в ловушку, металось оно меж людей и стен, не умея подняться чуть выше. Так и оставалось в стеклянном аквариуме, пока не вспыхнули фонари.
Привет, Новый Свет! Ничто под Луною не ново, вот разве что Луна стала потолком Америки, подтверждая ее высоту, – именно там, как на крыше, флаг ее звездно-полосатый.
Но это – глядя из России.
Новая Герника
Талант попадает в цель, которую никто поразить не может, а гений – в цель, которую никто не видит.
– И вот я – тут! – говорит Даня.
И мы выпили за тех, кто там. И еще за Австралию. Именно туда поехал наш друг один (сначала один, а потом, возможно, и семью вызовет). Не успел прилететь, а уже пишет и нам в самых первых строках сообщает: «Австралия – страна своеобразная. 12 миллионов населения, а университетов по три на город. Скоро без высшего образования и в мусорщики принимать не будут. Насчет населения – не скажу, что это только аборигены, чьи родственники съели Кука, сейчас они питаются куда скромней. А съели они его потому, что кукис – по-английски – печенье, и ели они его, по-видимому, на десерт. Вот если бы он был Кукиш – наверняка остался бы жив. Сейчас туземцы, можно сказать, безопасны, но вдруг ни с того ни с сего выскочит на трех ногах и сшибет какой-нибудь сумчатый. А поэтому я вечерами не езжу. Тут ведь не поедешь – и не выпьешь (за компанию, разумеется) – все живут поодаль друг от друга в трех-четырех часах езды. Едешь назад и абсолютно трезвеешь. Прежде чем отдать это письмо в публикацию как главу будущей книги, я вас всех зову и обнимаю. Ваш Юраня».
– Все, дальше ехать некуда, – говорит Даня, – одна Антарктида осталась.