ЦДЛ

Нашли кому писать! Запорожцы, вы ж теперь за Дунаем. И почему бы вам матом не покрыть ненаглядных?! Я не герой и то жонглировал выраженьем их надкостюмным, что всегда без штанишек, и если не сняли еще мои художества – все Шоссе Энтузиастов с энтузиазмом хохочет, сам видел, когда в смирительной рубашечке своей проезжал. А вас, развязанных, то есть вполне осмелевших, сколько! Да калькулятор сломается – сколько уже понаехало и понаплыло, а также поналетело коммунально-творческих, из двустволки рисовально-писательных союзов, с непременным поголовьем талантов. Уже давно за черную сотню перевалило. Снова можно сойти с ума – сколько коллег из тех, кто пишет свои картины на русском языке и отряхает прах со своих ног тут же в зале, если он только прибывший. Так сказать, преображаясь прямо на глазах. Если в России он рисовал только Членов Полипбюро (в данном случае без дураков надлежаще и до потери пульса серьезно), то ныне он их, естественно, уже не пишет, и не потому, что не хочет, а потому, что на Западе при всей здешней свободе просто неприлично рисовать какие бы то ни было члены, независимо от их партийного звучания. Да и не отличается свежестью и новизной подобное откровение, чтобы их выставлять напоказ. Но, фотограф по натуре, он не может сразу избавиться от портретного сходства. Даже цветы у него получаются толстыми и красными, вялыми и оголенными и, я бы сказал, неспрятанными. Нет, чем глубже в земле такие цветы, тем лучше. Мы, конечно, не вправе требовать от него сиюминутной метаморфозы, так как знаем, на чем он всю жизнь набивал себе руку до судороги и глаз до синяка. Не святых же писал этот иконописец с присущей ему святостью перед сильными мира сего и вот, наконец, дорвавшийся до мира этого, где вольному воля и где художник, понятно, на вольных хлебах, потому что служители муз не служат. А посему, отливая крупным крупом и изяществом копыт, дорогие завсегдатаи всяких выставок не должны судить его строго. Здесь же не суд, черт возьми, а выставка. И сама по себе причина и повод собраться. Между прочим, если глянуть на все подобные галереи с сугубо анатомической точки зрения, то почему-то на них зачастую преобладают ну все части зрительского тела, кроме… глаз. В основном здесь беседуют, как мы сейчас. Как бы подчеркивая, что творения наших художников под бульдозерами более заметны. Может, есть смысл и здесь – на вольном безлампасно-пампасном Западе спешно выйти на какой-нибудь пустырь, точно так же заброшенный, и что есть мочи крикнуть: «Дави нас бульдозером!», как в той жизни, что была до шмона, после которого ничего не осталось. Все отобрали, как и положено перед посадкой. В данном случае – в самолет, когда голый, как снова родившись, идешь улетать навсегда, новорожденный, чуть ли не пенсионного возраста.

– Куда ж вы меня выгоняете, я же еще не кончил шедевра (вернее, не начинал)… До чего же огромный замысел, что во мне одном не вместился. До чего же мощная задумка, еще не явившись, пугает. Какая вера в твои возможности…

Видимо, они знали, что наказывают меня куда страшней, чем я уже был наказан. Насадка на кол, вернее, на шприц медицинский, этот современный кол, вероятнее всего была ничем иным, как только легким почесыванием. Так чешут затылок перед тем, как принять более кардинальное решение. Явно они уготавливали мне более страшное. Я это чувствовал всеми своими отбитыми потрохами. И догадывался всеми своими, никогда не вравшими, подозрениями (голову свою я держал про запас, как правую руку боксер на случай решающего удара, когда может спасти только нокаут, когда на много раундов тебя не хватит). Отвинченный от пола, а также отвязанный от кровати (казалось бы, теперь-то и можно размахнуться), в мгновение ока я был спешно выдворен за пределы дома родного и желтого, где над входом никогда не стареет «Добро пожаловать!». Безусловно, они знали про мой замысел-умысел, хотя я не имел обыкновения делиться ни с кем, уже хотя бы потому, что был суеверен. Вот так расскажешь – и украдут. Сколько раз так бывало. Композиторы еще более суеверны, они обкладывают стены одеялами, а рояль закутывают войлоком, чтоб не орал вдохновенно. Нам же, художникам кисти, слова и прочего резца-кирки-отбойного молотка (в зависимости от впечатлительности зрителя-читателя), просто не с руки творить под одеялом – не тот темперамент, да и размах не тот. Не говоря уже, что гласность – первейшее условие демократичности творчества, тем более настоящего.

– Куда ж вы меня выгоняете?

– Сам увидишь, – отвечали мне мои вышибалы.