ЦДЛ

Еще помельче – холуи покрупнее. Ведь чем ниже, тем надо быть активней. Тут мы видим писателей-академиков и академиков не писателей, академиков-художников и просто академиков и членов-корреспондентов, собственных корреспондентов газет, таких собственных, что и лица-то никакого нет и не предвидится. Да было бы нелепо его ожидать, тем более что члены и не обязаны его иметь. Толкутся секретари и театроведы, режиссеры давно отрежиссированные, не так народные, как заслуженные. Лезет нахрапом еще какой-то низом пахнущий люд. Порхает гарем балеринок, даже попы здесь – христопродавцы, с ложкой, как у Некрасова. Ну, это еще не просто высокооплачиваемые шлюхи. Эти хоть как-то отрабатывают свой паек холуйский. А уж потом, умельчаясь, согнувшись в три погибели, следующий полезет пояс, который за свой паек еще не так запоет. Этим надо еще до бутерброда добраться, что называется, выкладываясь изо всех силенок. Это уже начинается шушера – парткомы, профкомы, номенклатура и прочая советская дура в галунах, как картошка в мундире. В отличие от борзописцев с нумерованными перьями этот народ еще в народе. Тут и пенсионеры союзного значения, и почетные, не имеющие ровно никакого значения. Староиспеченные и новопоявившиеся активисты, как бы удостоенные штампа на ляжку, чтобы войти в уже не общую баню, а также получить хоть крошку с барского стола, где уже коммунизм давно построен. Этот пояс больше смахивает на очередь, далеко уходящую, пока не сольется в единое месиво точек. Последние страницы будут походить сначала на мышиный, а потом мушиный помет…

Вот такой Альбом народу понравится, а то черт-те что привык обожать.

А пока я рисовал Лукичей в полный рост с еще большим размахом и рвением, ибо лечили меня хорошо, так, по крайней мере, им казалось, моим экзекуторам, разглядывавшим мой недружеский шарж и обещавшим сделать из меня дружеский фарш, если я не исправлюсь. Грустный, я засмеюсь последним, хотя я и понимал, что неизлечимых здесь приканчивают. Короче, чем чаще ходили по мои ягодицы, тем больше они румянились на портретах наших вождей. Надо отдать должное моему заду – он невероятно фотогеничен. И даже здесь – на Западе – я иногда замечаю, но тут же отворачиваюсь, когда из непотребных и безобидных русалок на картинах наших художников нет-нет, а выглянет какой-нибудь Лукич по привычке, наглый, и бровью не поведет… Да что художники, когда подавляющее большинство больших писателей наших с вышибально-въездными документами, этими волчьими билетами освобождения, и без них, чьи художества явно потускнели без отечественного воздуха и которые его создают по возможности уже здесь, первое, что я сделал, сюда приехав, – это купил кондиционер, так вот, большинство наших больших, среднебольших, большесредних и малосредних писателей еще и переписывается с Лукичами – клоунами моими дорогими, что уже смехотворно, будто сами они не смешат, непосредственные по-плебейски, что на диких скоростях проскакивают свой крематорий, но уже тыкают пальцем в стену, где их похоронить. Да, да, переписываются, каждый раз обращаясь к ним индивидуально или коллективно, но с уважением, к тому же односторонним. Поводов для такой переписки много. Каждый день обязательно кому-то всаживают иглу под совершенно незагорелую кожу. При этом даже не помазав ее эфиром. Это, видимо, потому, чтобы мы, не дай бог, не походили на каких-нибудь помазанников.