Царский угодник

– Я тебе сейчас вина налью. Вино – это самое первое лекарство. И главное – оно от всех болезней, от всего помогает, хотя ни в каких аптеках не приготовляется. Настоящее Божье средство, и душе и телу придает крепость. – Он замолчал, лицо у него потеплело – видать, вспомнил что-то приятное. – А ты напрасно, милок, избегаешь Бадмаева. У него лекарства какие хочешь есть, на все случаи жизни, и, признаюсь, даже лучше вина. Вот это настоящий доктор – Бадмаев, не то что разные там Боткины с Деревянками. Эти-от пишут лишь всякую непонятную дрянь на бумажках разными непонятными буквами, думают, что больной от их писанины поправится, а ему становится все хуже и хуже. У Бадмаева же все средства природные, в лесах да в горах добыты, Господом Богом в землю посажены – значит, благодать Божья в них сокрыта. Вот. А теперь сделай милость, выпей хорошего вина. – Распутин взял бутылку марсалы, стоящую на столе.

Юсупову бросились в глаза черные скобочки грязи, застрявшие у старца под ногтями, он отвернулся к окну.

– Нет-нет, спасибо. Вина не хочу.

Часто разговор заходил о наследнике, об Алексее, который больше, чем кто бы то ни было, нуждался в лекарствах. Распутин, хмыкая, сообщал князю по «секрету», что те лекарства, которые прописывает придворный врач Боткин, «царицка» сыну не дает, дает только то, что велит ей Распутин.

– А я худого Алешке никогда не пожелаю. И не сделаю. Что я ему даю? Чай, например, заставляю пить.

– Обыкновенный?

– Какой же еще? Самый что ни есть…

Распутин говорил что-то еще, но Юсупов слушал «старца» уже вполуха, в висках у него раздавался далекий глухой звон – он, кажется, окончательно понял, что собирается сделать этот развеселый, вызывающий улыбку своей речью и повадками мужик – сместить царя с трона и на его место посадить немку эту, Альхен, Александру Федоровну… Взгляд Юсупова был чист, ясен, доброжелателен, на лице его ничего не отразилось.

– Вы сказали как-то, Григорий Ефимович, что хотели бы сделать меня своим помощником, – тихо и спокойно, почти бесцветно проговорил Юсупов.

– Ну!

– Так вот, в министры я не согласен, не мое это дело – быть министром, а вот помощником я быть смогу.

– Любо! – по-казацки коротко одобрил решение Феликса Распутин.

– Я согласен вам помогать, но для этого мне надо знать, что необходимо делать, что вы надумали. Например, вы говорили, что все будет по-новому, а как по-новому, что по-новому, с кем по-новому – я не знаю.

Распутин, отвернувшись от князя, задумчиво сцепил пальцы – он размышлял, стоит ли посвящать Феликса Юсупова в свои планы или надо еще немного подождать, потом нервно походил по комнате, задержался около князя, трезво и тяжело глянул ему в глаза.

– Простому мужику надоело воевать, – медленно и веско, продолжая в упор смотреть на Юсупова, произнес он, – крови пролито много; очень даже много, а все без толку. Разве не пора кончать эту канитель, а, Феликс? Пора. Разве немец не брат тебе, мне, Симановичу, Рубинштейну, папе? Брат. Господь ведь недаром учил нас: «Люби врага своего, как любишь брата своего…» А мы Господа не слушаемся, все воюем, воюем, конца и края этой войне нет. Пора уже продвигать дело к миру. Э-э, да что там говорить. – Распутин выпрямился и, продолжая прокалывать Юсупова взглядом, картинно сложил руки на груди. – Впрочем, коли прикажу папе с мамой, поговорю с ними строго да надавлю хорошенько, – мир будет. Только вот жаль, у нас еще не все готово. – Распутин вздохнул, вновь отвернулся от Феликса.

«Интересно, кого он имеет в виду, говоря о себе во множественном числе и произнося слово “нас”? Симановича? Митьку Рубинштейна? Заевшихся питерских банкиров Мануса, Нахимова, Бейненсона? Что затеяли эти господа – понятно. Понятно также, кто поддерживает их, – Вырубова и императрица… Можно себе представить, что будет, если эта акция пройдет. Россия под немкой жить ведь не захочет, – значит, трон завалится, и править уже будут не Романовы, а какие-нибудь бородатые бровастые аферисты, украшенные прыщами и бородавками. Не-ет, господа хорошие, шалите вы, шалите…»

Юсупов молчал. Распутин тоже молчал. Это было похоже на некое соревнование: кто кого перемолчит. Распутин заговорил первым – встал перед Феликсом в привычную позу, скрестил руки на груди и, раскачиваясь на длинных, тонких ногах, заговорил:

– Когда покончим с войной, то на радостях и объявим Александру с Алешкой российскими правителями, из царицы получится вторая Екатерина, она имеет все задатки стать великой. А папу отправим на отдых в Ливадию – огородничать. Он это любит – в грядках копаться. – Распутин не выдержал, мелко, дробно, как ребенок, рассмеялся.

Этот смех вызвал снова в Юсупове гадливое чувство. Но лицо его по-прежнему оставалось непроницаемым – Юсупов умел владеть собою.