У Юсупова вне внутри опалило жаром – только этого ему не хватало! Едва люди узнают, что он – ставленник «старца», так и занесут в какой-нибудь «расстрельный кондуит». Чтобы потом при удобном случае поставить к стенке. Он задержал в себе дыхание и отрицательно качнул головой:
– Нет!
– Чего так? Ай боишься не справиться?
– Да вы мне это уже предлагали. Я ответил: не хочу!
– Почему?
– Мне и без высоких постов неплохо живется. Зачем мне этот хомут? – Юсупов не выдержал, тихо рассмеялся: слово «хомут» было не из его лексикона.
– Чего смеешься? – насторожился Распутин. – Думаешь, я не смогу сделать тебя министром? Напрасно. Я все смогу! Что пожелаю, то и сделаю. – Распутин резко рубанул рукой воздух, будто императорскую печать поставил, лицо его сделалось злым.
– Да какой из меня министр, вы подумайте, Григорий Ефимович. – Юсупов вновь засмеялся. – Гораздо лучше, если я буду помогать вам. Скрытно, если хотите, исподтишка. Вот на это я готов, а быть министром – нет.
Стать своим человеком у Распутина, но так, чтобы об этом не было ничего известно ни Муне Головиной, ни Вырубовой, ни Симановичу, – вот цель, которую преследовал Юсупов. Сделаться этаким секретным другом… Он широко, открыто улыбнулся «старцу».
– Хорошая у тебя улыбка, – заметил Распутин, колкость исчезла из его взгляда. – А что? Пожалуй, ты и прав. Вообще-то у меня не принято отказываться. Да и люди ко мне приходят за тем, чтобы соглашаться, а не отказываться. Меня все время просят что-либо устроить – одно, второе, третье… Совсем запурхался. – Он покрутил около виска пальцем. – Иной раз земля из-под ног уползает, падаю.
– И как же вам удается все устраивать?
– Как-как, – проворчал Распутин. – Очень просто. Записочками. Одному министру записочка, другому, третьему, каждому по записочке – так дело и движется. Не отказывает, замечу, Феликс, никто.
– И все министры вас слушают?
Распутин удивленно глянул на князя.
– Все. А как меня можно не слушать? Ведь многих из них я к портфелю приспособил. А если кто-нибудь пойдет против, то я ему не завидую. – Распутин сжал сухой, крепкий кулак, показал его Юсупову: – Вот у меня где все эти министеры. – Слово «министеры» он произнес с особым смаком. – Сам премьер – и тот не смеет мне поперек дороги становиться. Недавно подослал мне одного деятеля с пятьюдесятью тысячами в кармане, хотел одного своего министра сместить. Сам, значит, пачкаться не хочет, хочет, чтобы я…
– И как же вы? – спросил Юсупов.
– Не взялся. Не нужно смещать того министра, он сидит на своем месте. Так что… – Распутин повертел кулак перед собой. – Вот они у меня где! – Он засмеялся, прикрыл рукой рот – стеснялся показывать Юсупову порченые зубы. – Ты сам посуди, Феликс. Царица у меня друг? Друг. Поэтому как мне не повиноваться, а? Иначе… – Он вновь с интересом оглядел свой жилистый, с крупными выступающими костяшками кулак. – Иначе так могу зажать, что кишки вылезут. Да с вашим братом, с аристократом, Феликс, только так и надо. Другого языка вы не признаете.
Распутин неожиданно жестко и по-щучьи хищно улыбнулся, отвел затвердевший взгляд в сторону. Юсупов тоже посмотрел туда, стараясь понять, что там видит Распутин. Ничего. Стена, покрытая обоями. Простенький рисунок, гладкая фактура.
– А бабы ваши, аристократки, они хуже мужиков, – продолжал свою речь Распутин. – С баб и надо начинать вселенскую порку аристократов. Я вот иногда вожу всяких разных… барынь, графинь-графунь, прочую шелупонь с длинными волосами в баню и усмиряю их там, и усмиряю… Раздеваю догола, так, чтобы сиськи на живот свисали, и приказываю: «Мой меня, простого мужика!»
– И что же?
– Моют, – довольно ответил Распутин. – А куда они денутся? – Распутин вяло махнул рукой, усмехнулся в бороду. – Но если кто отказывается, так я тут же начинаю изгонять беса. И кричит иная баба, вертится, визжит, а не убегает… Значит, нравится, – произнес «старец» довольно. – Вся аристократическая гордыня мигом соскакивает. Вот так мы, милок, и приобщаемся к высшему свету.
Юсупов почувствовал, что внутри у него начинает медленно каменеть сердце, возникает там что-то гадливое, скользкое, холодное, упрямо ползет вверх, клейким пузырем закупоривает горло; Распутин, заметив, что у Юсупова изменилось, побледнело лицо, продолжил: