Царский угодник

Он внимательно и спокойно, без особого любопытства, разглядывал пляшущих людей, лицо его ничего не выражало: ни тепла, ни холода, ни злости – на фронте он привык ко всему и уже не удивлялся ни безудержному веселью сытых людей, казавшемуся кощунственным, когда на фронте тысячами отдавали Богу душу другие люди, голодные, обовшивевшие, обмороженные, слабые от болезней, немецких газов и поноса, ни тому, что ресторан этот насквозь пропах шампанским и коньяком, хотя в России был введен «сухой закон», ни темным личностям, льнущим к иностранцам…

Офицер стоял и ждал. Он уже видел Распутина и, казалось, теперь любовался им – очень уж ловко тот выделывал ногами разные кренделя, носился чертом по залу, гикал, вскрикивал азартно. Уже и музыканты устали, и из круга выпало несколько дам, за ними – офицеры, все до единого. Последним сдался молодой человек, чей китель был украшен генштабовским знаком, он стер обеими руками пот со лба, потом прошелся шелковым надушенным платком и, перебирая ногами, словно был не в силах остановиться, передвинулся к своему столу и обессиленно упал на стул.

От грохота музыки в «Вилле Роде» качались хрустальные люстры. Офицер с орденами продолжал невозмутимо разглядывать ресторанный зал.

К нему снова подскочил проворный официант, спросил, не угодно ли все же господину фронтовику столик? Офицер так же жестом отогнал его от себя, жест был выразительный, официант обиделся и решил больше не докучать сердитому фронтовику.

И вот наступил момент, когда музыканты выдохлись окончательно, им требовалась передышка – пальцы уже свело судорогой, а собственные гитары ничего, хроме отвращения, не вызывали; Распутин, пару раз дернув ногами и отбив лихое коленце, тоже угас, остановился, и тогда в глухой, влажной от разогретых тел тишине прозвучал спокойный голос офицера:

– Гришка!

– Ать? – вскинулся Распутин и задышал трудно, пожалев, что выпроводил из кабинета старшего агента Терехова: офицер расстегивал кобуру своего тяжелого револьвера. – Ты погодь, погодь, милый, – заторопился, зачастил Распутин, пытаясь сдержать фронтовика.

– А чего годить-то? – насмешливо поинтересовался тот, вытягивая из кобуры громоздкий, славящийся большой убойной силой револьвер. – Здесь восемь патронов, и все восемь – твои.

Георгиевские кресты колыхались на груди офицера. Распутин узнал его и почувствовал, как у него по коже побежали холодные мурашки, – это был Батищев. «Старец» тоскливо поморщился: зачем он приставал к жене этого сумасшедшего? Судя по всему, она написала мужу на фронт, рассказала о домогательствах «старца», и Батищев примчался с фронта в Питер, в «Виллу Роде», чтобы расплатиться с обидчиком.

«Старец» понял, что от офицера ему не уйти – просто не успеет, тот всадит в него все восемь пуль, побледнел, делаясь парафиновым от страха, выпрямился посреди зала, скрестил руки на груди, черная борода у него растрепалась, неряшливо расползлась в разные стороны, глаза округлились, сделались большими, в них появился смертный холод.

– Вот сейчас я тебе в глаза по пуле всажу. – Батищев поднял револьвер. Он уже не поручиком был – получил очередное звание, а на днях должен был получить и следующее – вместе с третьим «Георгием». – Вначале в левый глаз всажу, а потом в правый. Впрочем, я – демократ, поэтому выбирай, в какой глаз бить первым.

Распутин молчал. Скрестив руки, он продолжал неотрывно смотреть на офицера. Глаза его сделались еще больше, еще чуть-чуть – и вылезут из орбит. В ресторане стало тихо. Так тихо, что было слышно, как над пальмами летает с басовитым гудом одурелая от того, что проснулась не вовремя, крупная навозная муха.

Батищев нажал на курок револьвера. Бац! Боек сухо хрястнул по капсюлю патрона, выстрела не раздалось – капсюль не сработал, то ли отсырел, то ли еще что произошло. Барабан с маслянистым клацаньем провернулся, подставляя под боек второй патрон.

Офицер неторопливо нажал на курок во второй раз. Снова раздался холостой железный стук – второй патрон, как и первый, был впустую пробит бойком. На лице офицера ничего не отразилось, он по-прежнему спокойно и доброжелательно продолжал смотреть на Распутина, проговорил с тихой улыбкой:

– Везет тебе, поганец!

Прокрутив револьвер на защитной дужке вокруг пальца, офицер надавил пальцем на спусковую собачку в третий раз. В ответ, как и прежде, раздался сухой металлический стук, следом за ним – масленое клацанье провернувшегося барабана. Бездушный механизм готовно подставил под выстрел четвертый патрон.

Какая-то дама не выдержала, задавленно охнула, поползла со стула на пол, ее кавалер, мужчина в хорошо сшитом френче из сиреневого штигельского сукна с серебряными погонами военного инженера, проворно подставил обе руки, удержал потерявшую сознание женщину на стуле.