– А если она не поедет?
– Уговори и привези. Язык-то у тебя есть?
– Легко сказать: уговори! Дамочка, так пахнущая, – Секридов затрепетавшими ноздрями втянул в себя дух, идущий от поздравительной карточки, – очень капризная.
– Откуда знаешь? – удивленно спросил Распутин.
– А собственный опыт на что? А наблюдательность?
– Скажи, что я очень прошу ее приехать.
– Попробую.
– И пробовать нечего, у тебя, филер, все получится, – убежденно произнес Распутин, – по твоему внешнему виду вижу. Езжай!
Старший филер Секридов оказался умницей, недаром он понравился Распутину – уж больно смышленую морду имел парень, – он привез на автомобиле Ольгу Николаевну Батищеву, ввел ее в квартиру, где шло гулянье, и Распутин, картинно плюхнувшись перед Ольгой Николаевной на колени, пополз к ней со стаканом мадеры, умиленно хлюпая носом:
– Ольга Николаевна, голубушка… Как я рад вас видеть, как рад…
По лицу Ольги Николаевны пробежала тень, уголки рта дернулись. Распутин этого не заметил, подполз к ней, поцеловал уголок платья. Все, кто находился в квартире «старца», удивились: обычно дамы целовали Распутину штаны, обнимали его сапоги, сладостно вдыхая крепкий, дух дегтя, прикладывались к руке, охотно падали перед ним на колени, а тут было все наоборот. Распутин поцеловал подол платья Ольги Николаевны еще раз, умиленно растер по щеке выкатившуюся теплую слезу. Нет, видать, в мире не все еще встало с ног на голову, не все перевернулось…
– Я рад, я так рад вас видеть. – Распутин с трудом поднялся на ноги, пьяно пошатнулся – стены, обитые тканью, украшенной незатейливым рисунком (ткань была новая, еще не успела пропитаться духом разгула), поплыли перед ним куда-то вниз и в сторону, вино выплеснулось из стакана на пол, Распутин покрутил головой неверяще, но на ногах устоял, выкрикнул по-гусарски зычно: – Арон, шампанского Ольге Николаевне!
Симанович подал даме бокал шампанского, сказал ей, лоснясь вспотевшим лицом:
– Выпейте! Григорий Ефимович будет очень рад!
Распутин потянулся к Ольге Николаевне со своим стаканом, чокнулся – он сам себе казался в этот момент неотразимым мужчиной, щеголем и умницей, но в следующий миг в нем словно бы что-то надсеклось, отказало, и Распутин, распустив мокрые губы, не сдержался, икнул, поморщился, поняв, что со стороны выглядит противно, но виду не подал, что это он икнул, оглянулся с недовольным видом, словно бы хотел спросить: кто тут позволяет себе лишнее?
– Выпейте за меня, голубушка. Если мне будет хорошо – всей России будет хорошо, – собравшись с силами, довольно трезво произнес он и одним глотком разделался с мадерой.
Ольга Николаевна отпила чуть, отдала бокал Симановичу.
– Вы чего? – жарко пробормотал тот. – Выпейте, иначе Григорий Ефимович обидится.
– Не могу. Увольте!
– Такой повод, такой повод, – продолжал бормотать Симанович с местечковым акцентом.
– Я все понимаю, но пить не могу – у меня пропал муж.
– Как так?
– Очень просто. На фронте.
– Откуда знаете, что пропал?
– От него перестали приходить письма.
– Не пропадет. Это по части Григория Ефимовича. Он все сделает, чтобы ваш муж не пропал. Найдется он, не горюйте.
Распутин хоть и пьяный был, но разговор засек, хмыкнул: если бы эта дамочка не кочевряжилась, не противилась ему, молодцеватый поручик, перетянутый ремнями, – муж «ейный», не только бы не пропал, он бы уже пару раз побывал дома. И орденок на грудь получил, Георгиевский крестик… К тем орденам, что у него есть.
Ольга Николаевна приблизилась к Распутину.
– Григорий Ефимович, вы ведь моего мужа знаете. – Она прижала к глазам платок.
– Видел его, – враз сделавшись хмурым, подтвердил Распутин.
– Помогите ему, он исчез на фронте… Возможно, немцы выкрали.
– Надо покумекать. – Распутин поскреб пальцами бороду. Это он выдернул Батишева из штаба Ставки, подмазал ему сапоги салом и отправил на время в одну из воюющих дивизий.
Дивизия та попала в неприятность: немцы выставили перед собой клеши и зацепили ими дивизию. Собственно, дивизия та уже и не была дивизией – обычная рота, по нашим понятиям, слабо вооруженная, голодная, плохо одетая, собранная из невоенного люда, из мужиков-крестьян Саратовской, Воронежской, Архангельской и Вологодской губерний, немцы оказались и собраннее, и сильнее, и сытнее на том участке фронта и мигом расправились с обовшивевшими грязными мужиками, питающимися травой и кониной, пьющими воду из луж.
– Я покумекаю, – пообещал Ольге Николаевне Распутин, жадно оглядел ее, – а ты, голубка, все хорошеешь и хорошеешь. – «Старец» пьяно покачнулся, оглянулся на шум, раздававшийся в прихожей, закричал радостно, торжествующе: – Ах, мои любимые!
Приехали цыгане. Шумные, белозубые, с вороватыми глазами, с тремя гитарами и бубенцами, мужики – в шелковых рубахах и штанах, перепоясанные витыми шнурами, женщины в вольных пестрых платьях, с ними в квартиру словно бы ветер ворвался: зазвучали свежие голоса, гитарист Иона подпрыгнул чуть ли не до потолка, мягко приземлился и рванул пальцами струны гитары:
– Чавелла!
От цыганского гиканья, от свежих голосов и громкой песни окна распутинской квартиры задрожали.