– Это тоже не наше дело. Говорят, «сам» приказал. – Секридов поднял глаза на потолок. – «Сам»!
– Господин полковник Комиссаров?
– Бери выше.
– Его превосходительство дядя Степан? – Так младший филер, человек неопытный, звал Белецкого, и не только он звал, а и многие филеры персональной охраны.
– Еще выше!
– Его высокопревосходительство господин министр Алексей Николаевич Хвостов?
– Выше, выше, еще выше!
Что может быть выше Хвостова, младший филер даже представить себе не мог, губы у него побелели от внутреннего холода, внезапно поселившегося в животе, – он и так замерз, а тут стало еше холоднее, – стукнул зубами, отвернулся от начальника, просунул руки под коленки и замер в согнутом состоянии, ожидая, когда к нему придет тепло.
Малоросска вышла от Распутина также через двадцать минут, глянула поверх голов куда-то в угол прихожей:
– Приема, похоже, больше не будет.
– Как так? – нетерпеливым шепотом спросила блондинка – ей надо было вызволить своего мужа из армии и перевести в Петроград, в штабное ведомство генерала Янушкевича
– Машина находится во временном простое, железу тоже необходим отдых.
Из двери высунулся лохматый, с вытаращенными глазами Распутин, ткнул пальцем в малоросску:
– Эй, кудрявая! Как тебя зовут?
– Галина. Фамилию надо?
– Ну и… – Распутин, тяжело дыша, покачал головой. – Автомобиль «напиер», шесть цилиндров! – И снова скрылся в спальне.
– А как же я? – обиженно выступила вперед блондинка. – Григорий Ефимович!
Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задергал плечами, головой, всем телом – по нему словно пропустили электричество. Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стер слезы с глаз, сказал Терентьеву:
– Первый раз в жизни вижу такое.
Младший филер сидел с круглыми от удивления глазами, хлопал ими и ничего не говорил, лишь притискивал руку ко рту, кривился лицом и так же, как и Секридов, иногда подергивал плечами.
Отдыхал Распутин недолго – не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастегнутыми пуговицами.
– А где цыгане? – спросил он у Секридова. – Ты, сыщик, все в этом мире знаешь… Где чернозадые?
– Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.
– А чего это вас трое стало? – Распутин подозрительно сощурился.
– Да вот, малец снизу прибежал погреться, – Секридов обхватил младшего филера одной рукой, – внизу у него зубы с зубами склеились от холода.
– А-а-а. – Распутин разрешающе махнул рукой. – А цыганам – подъем! Хватит прохлаждаться – веселиться будем! Дунька! – выкрикнул он зычно. – Неси сюда ведро с холодной водой.
– Зачем? – высунулась с кухни Дуняшка.
– Цыган будить будем.
Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошел, ему интересно было, что будет дальше.
– Счас! – взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. – У меня как раз целый бак воды заготовлен, до самых краев налит. Пхих! – Дуняшка скрылась на кухне.
– Не телись, – подогнал ее Распутин вслед, – давай быстрее воду!
Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:
– А как же я?
– Чего «ты»?
– Ну… – Блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. – У меня муж в беде.
– Выручим твоего мужа, – пообещал Распутин, – погоди. Сейчас только цыган разбужу. – Он подхватил ведро под тяжелое днище, прошлепал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе – седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с темным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег – тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:
– Держи! И не дуйся на меня!
Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отер рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда – в полынные, с горькими ветрами просторы:
Распутин, мигом распалившись, топал голыми пятками по полу, взвизгивал и косил глаза на Клавдию: цыганка ему очень нравилась.
– Я тебя, чавелла ты моя, озолочу! – воскликнул он азартно, когда Клавдия кончила петь, выдернул из кармана еще одну пачку денег, на этот раз полусотенных, скрутил их в рулон и кинул Клавдии в руки.
Та ловко поймала деньги, ни одна кредитка не соскользнула на пол, призывно улыбнулась Распутину.