Царский угодник

– Это тоже не наше дело. Говорят, «сам» приказал. – Секридов поднял глаза на потолок. – «Сам»!

– Господин полковник Комиссаров?

– Бери выше.

– Его превосходительство дядя Степан? – Так младший филер, человек неопытный, звал Белецкого, и не только он звал, а и многие филеры персональной охраны.

– Еще выше!

– Его высокопревосходительство господин министр Алексей Николаевич Хвостов?

– Выше, выше, еще выше!

Что может быть выше Хвостова, младший филер даже представить себе не мог, губы у него побелели от внутреннего холода, внезапно поселившегося в животе, – он и так замерз, а тут стало еше холоднее, – стукнул зубами, отвернулся от начальника, просунул руки под коленки и замер в согнутом состоянии, ожидая, когда к нему придет тепло.

Малоросска вышла от Распутина также через двадцать минут, глянула поверх голов куда-то в угол прихожей:

– Приема, похоже, больше не будет.

– Как так? – нетерпеливым шепотом спросила блондинка – ей надо было вызволить своего мужа из армии и перевести в Петроград, в штабное ведомство генерала Янушкевича , но сделать этого не мог даже сам всесильный Янушкевич. А вот Распутин мог.

– Машина находится во временном простое, железу тоже необходим отдых.

Из двери высунулся лохматый, с вытаращенными глазами Распутин, ткнул пальцем в малоросску:

– Эй, кудрявая! Как тебя зовут?

– Галина. Фамилию надо?

– Ну и… – Распутин, тяжело дыша, покачал головой. – Автомобиль «напиер», шесть цилиндров! – И снова скрылся в спальне.

– А как же я? – обиженно выступила вперед блондинка. – Григорий Ефимович!

Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задергал плечами, головой, всем телом – по нему словно пропустили электричество. Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стер слезы с глаз, сказал Терентьеву:

– Первый раз в жизни вижу такое.

Младший филер сидел с круглыми от удивления глазами, хлопал ими и ничего не говорил, лишь притискивал руку ко рту, кривился лицом и так же, как и Секридов, иногда подергивал плечами.

Отдыхал Распутин недолго – не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастегнутыми пуговицами.

– А где цыгане? – спросил он у Секридова. – Ты, сыщик, все в этом мире знаешь… Где чернозадые?

– Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.

– А чего это вас трое стало? – Распутин подозрительно сощурился.

– Да вот, малец снизу прибежал погреться, – Секридов обхватил младшего филера одной рукой, – внизу у него зубы с зубами склеились от холода.

– А-а-а. – Распутин разрешающе махнул рукой. – А цыганам – подъем! Хватит прохлаждаться – веселиться будем! Дунька! – выкрикнул он зычно. – Неси сюда ведро с холодной водой.

– Зачем? – высунулась с кухни Дуняшка.

– Цыган будить будем.

Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошел, ему интересно было, что будет дальше.

– Счас! – взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. – У меня как раз целый бак воды заготовлен, до самых краев налит. Пхих! – Дуняшка скрылась на кухне.

– Не телись, – подогнал ее Распутин вслед, – давай быстрее воду!

Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:

– А как же я?

– Чего «ты»?

– Ну… – Блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. – У меня муж в беде.

– Выручим твоего мужа, – пообещал Распутин, – погоди. Сейчас только цыган разбужу. – Он подхватил ведро под тяжелое днище, прошлепал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе – седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с темным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег – тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:

– Держи! И не дуйся на меня!

Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отер рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда – в полынные, с горькими ветрами просторы:

Серьги, табор, кольца, бубенцы.
Мчатся кони, кони-сорванцы,
В голубую даль степей…

Распутин, мигом распалившись, топал голыми пятками по полу, взвизгивал и косил глаза на Клавдию: цыганка ему очень нравилась.

– Я тебя, чавелла ты моя, озолочу! – воскликнул он азартно, когда Клавдия кончила петь, выдернул из кармана еще одну пачку денег, на этот раз полусотенных, скрутил их в рулон и кинул Клавдии в руки.

Та ловко поймала деньги, ни одна кредитка не соскользнула на пол, призывно улыбнулась Распутину.