Царский угодник

«Ну, Джунковский, держись теперя! – Распутин азартно потер руки, проводив Адрианова. – Теперь я тебе все усы повыщипываю. По одной волосинке!»

Аксельбант был возвращен Адрианову, а Джунковский ушел в отставку – он оказался слабее Распутина, хотя властью обладал не меньшей, чем министр внутренних дел. С Джунковского, кстати, тоже сняли аксельбант, но он не стал бороться за него, отнесся к аксельбанту как обычному золоченому шнурку – к веревке, выражаясь языком Распутина, – и, распаленный, злой, отправился на фронт командовать дивизией.

Воевал он толково, заслужил любовь солдат, и когда на фронте стали поднимать на штыки неугодных генералов и офицеров, Джунковского не трогали. Более того – прикрывали, когда с генералами приезжали расправляться революционно настроенные братки из других частей.

Московские гастроли Распутина бесследно не прошли – официально он ездил в Белокаменную поклониться мощам, – капитал свой «старец» после этой поездки удвоил. В документах же след оставался лишь поначалу, потому что бумаги, и среди них доклад Джунковского, объяснения Адрианова, – исчезли, а газетам, которые вздумали рассказать правду об этой поездке, быстро заткнули рот – практика на этот счет была большая. В архиве, говорят, хранится (вот только где?) доклад пристава 2-го участка Сущевской части города Москвы подполковника Семенова с подробным описанием Гришкиного выступления в «Яре», но ни историкам, ни мне эту бумагу найти не удалось.

Роза, которую Распутин ласково окрестил Франтиком и под видом спасения несчастных родителей, угнанных в холодную Сибирь, постарался с сапогами забраться в ее постель, оказалась, как и было предположено вначале, Еленой Джанумовой. Впоследствии Джанумова написала о Распутине целую книгу, где довольно убедительно говорила о Распутине как о святом. Впрочем, и у нее проскальзывали порою строки, свидетельствующие об обратном. Например, такие: «Вино лилось рекой. Он (Распутин) настойчиво угощал хор шампанским. Хор заметно пьянел. Начиналась песня, внезапно обрывалась, прерываемая хохотом и визгом…» И признавалась: «Распутин разошелся вовсю. Под звуки “русской” он плясал с какой-то дикой страстью. Развевались пряди черных волос, и борода, и кисти малинового шелкового пояса. Ноги в чудесных мягких сапогах носились с легкостью и быстротой поразительною, как будто выпитое вино влило огонь в его жилы и удесятерило его силы. Плясали с ним и цыганки. Такого безудержного разгула я никогда не видела».

Впрочем, о том, как Распутин плясал в «Яре» без штанов – в дневниках Джанумовой ни слова, это осталось там, в дали времени, в памяти людей, которые давно уже умерли, да еще в донесении полицейского пристава Семенова.

А жизнь шла своим чередом.

Кости бедра у Вырубовой срастались медленно, сложно, с болями. Бессонными ночами Вырубова не знала, куда ей деться, стараясь отвлечься, следила за перемещением разных теней на потолке – там в свете фонаря колебались, играя друг с дружкой, ветки деревьев, иногда возникала фигура прохожего, неторопливо пересекала пространство и исчезала… От этих ночных картин и видений можно было сойти с ума.

Вырубова тихо плакала.

Март прошел довольно быстро, он был, по обыкновению, противным, промозглым, люди простужались, болели, чихали, госпитали и лечебницы были забиты, с фронта приходили худые вести.

Александра Федоровна, поскучневшая, постаревшая, почти каждый вечер, одетая в платье сестры милосердия, приезжала к Вырубовой, читала ей письма государя, которые тот присылал из Ставки. Однажды Александра Федоровна пожаловалась:

– Ты знаешь, он взял с собой на фронт Алекса. – О муже она говорила в третьем лице, как о чужом человеке, цесаревича Алешу императрица в первый раз назвала Алексом, Вырубова раньше не слышала, чтобы она так звала наследника.

– Ну и что? Все правильно, – мягко проговорила Вырубова.

– А если снаряд? А вдруг газовая атака? Ведь это же война! – В груди Александры Федоровны возникли сдавленные рыдания. – На войне все бывает.

– Бывает с простыми солдатами, но не с царями, – успокаивающе произнесла Вырубова, – война царей не касается.

– Еще как касается. – Александра Федоровна расстроенно прикрыла глаза. – По себе знаю: то я – немецкая шпионка, то я веду боевые действия против России, то я еще кто-то и делаю что-то плохое, вредное для народа… Врагиня!

– Глупых людей везде полно, у любого народа – и у немцев, и у русских. Только никто никогда не обращает на них внимания. Не обращай и ты.

– Не могу. – В груди Александры Федоровны родился новый мощный взрыд, тело ее затряслось – царица потеряла над собой контроль, и Вырубова растерялась, схватила с тумбочки, стоявшей рядом, пузырек с нашатырем, ткнула царице под нос.

Нашатырный спирт на Александру Федоровну не подействовал. Но истерика прошла так же быстро, как и возникла, царица успокоилась, достала из сумочки последнее письмо Николая, поцеловала его. Произнесла горьким, почти трагическим шепотом:

– Я его люблю. И Россию люблю. Это теперь моя страна, другой у меня нет…