Царский угодник

– Туда и вмещается. – Распутин хмыкнул и с пьяным любопытством, вновь зажегшимся в глазах, оглядел Розу. Поцеловал ее в щеку. – А ты, милая, хорошо выглядишь!

– Спасибо!

– Франтовато, я бы сказал.

– Еще раз спасибо.

– Я тебя Франтиком звать буду. Ладно?

– Ладно. Франтик – это хорошо, это необычно, – согласилась Роза, ответно чмокнула Распутина в щеку. – Я себе это в дневник запишу.

– Писательница! – усмехнулся Распутин, взял со стола первую попавшуюся бутылку, всадил ее, словно шкворень, себе в рот, лихо опустошил. – Писательница! Ты имей в виду, милая, я бумагомарак не уважаю.

– А эти? – Роза показала на пьяного, совершенно растекшегося по столу, уронившего голову в винегрет Соедова, потом на Кагульского, тоже едва державшегося на ногах – так наплясался издатель, лицо у Семена Лазаревича было измученным и… счастливым, сразу видно – отвел душу человек. – Это разве не бумагомараки?

– Это? Это компаньоны. По деловой части, – доверительно сообщил Распутин. – Деньги вместе зарабатываем.

– А-а-а, – понимающе закивала головой Роза, – тогда все ясно.

– Я у тебя сегодня ночевать буду, – сообщил ей Распутин, – не хочу у этой буренки, – он покосился на жующую Анисью Ивановну, – определяться на ночь. У нее в доме – прелые стены и говном пахнет. У меня от этого дыхание сразу плохим становится. А от прелых стен развивается ревматизм. – Распутин сунул руку под бороду, помял пальцами горло. – И еще – боли в животе. Договорились, Франтик?

– Поехали ночевать ко мне, – без промедления согласилась Роза.

– Франтик, – ласково протянул Распутин, фыркнул. – Ах ты, мой Франтик!

– Франтик, – подтвердила Роза и тоже фыркнула. Они со «старцем» хорошо понимали друг друга.

На стол легла чья-то неясная тень, размылась в двух тарелках и исчезла. Распутин поднял голову. Это вновь появился владелец «Яра» Судаков – благообразный господин в костюме-тройке из хорошо выщеланной чесучи, с золотой массивной цепью, опускающейся в маленький часовой кармашек, именуемый в народе «пистоном» – слишком уж часовой кармашек этот крохотен, неказист, таинствен, накоротке знаком с благородным металлом – золотом, уютен и даже интимен.

Щеки у господина Судакова нехорошо подрагивали: такого представления, что Распутин устроил в «Яре», прославленный ресторан не видел никогда.

– Чего тебе? – недовольно спросил Распутин.

– Я – владелец ресторана.

– Ну и что? – Тон у Распутина был такой, что Судаков стремительно сник и у него пропала всякая охота выпровождать дебошира из заведения.

– В моем ресторане никто никогда не вел себя так…

– Ну и что? Я – первый. Должен же кто-то быть первым. И что дальше?

– Я вынужден буду доложить о дебошире московскому градоначальнику господину Адрианову.

– Валяй, – махнул рукой Распутин. – А я думал, ты что-то дельное скажешь…

Судаков так и поступил – доложил о скандале Адрианову. Тот хотел наказать Распутина и упечь его за бесплатный «концерт» в кутузку, но, будучи наслышанным о связях «старца», не стал этого делать, лишь сообщил о «гастролях» в Петроград.

Градоначальник думал, что его за это похвалят, а оказалось – совсем наоборот. Его письмо разозлило Распутина. В результате Адрианов, носивший на плече золотой аксельбант, указующий на его принадлежность к царской свите, – аксельбант этот значил не менее пары генеральских звезд на погонах, а может быть, даже и более, – лишился его. Аксельбант был с позором содран с адриановского мундира.

Адрианов плакал – ведь он мог упечь Гришку за «концерт» в «Яре» в каталажку, но воздержался от опрометчивого шага, он, напротив, успокоил взбешенного Судакова, всерьез опасавшегося за репутацию своего заведения и собиравшегося подавать в суд на «старца», и вместо благодарности неожиданно удостоился порки. Было от чего заплакать.

– За что? – По лицу Адрианова текли крупные жгучие слезы.

Он не знал, что произошло в Питере, кто нашептал на него нехорошие слова Николаю… В этом деле надо было разобраться.

Адрианов поехал в Питер. И первым делом появился на Гороховой улице, на третьем этаже дома, о котором раньше знал только понаслышке. Теперь же увидел воочию.

Дверь ему открыла Дуняшка. Всплеснула руками:

– Ба, генерал!

Распутин как услышал про генерала, так кубарем слетел с табуретки и проворно нырнул под кровать: зуботычина, которую он много лет назад получил от «его превосходительства», переводившего через дорогу породистых собак, помнилась до сих пор, и хоть по зубам его били редко, зубы хорошо помнили тот тычок и иногда здорово болели.

– Мне бы Григория Ефимовича Распутина, – смиренным голосом попросил Адрианов, добавил униженно: – Пожалуйста!

Это униженное «пожалуйста» все сказало востроглазой Дуняшке, она отправилась в спальню извлекать перетрухнувшего Распутина из-под кровати. Тот вылез смущенный, нерешительно почесался. Спросил:

– Откуда, говоришь, генерал-то?

Проворная Дуняшка, громко топая босыми пятками, вынеслась в прихожую.

– Откуда, вы говорите, генерал-то?

Адрианов, у которого было плохое настроение, не смог сдержать улыбки.

– Из Москвы.