Царский угодник

– Йи-эх! Хороша кобылка! – восхитился Распутин и запнулся – слишком уж резко и откровенно он выражается, а выражаться все-таки надо «один пишем – шесть в уме», это было любимое арифметическое правило Распутина (впрочем, это единственное правило арифметики, которое он знал, о других «старец» просто не ведал). – Извиняюсь, – помрачнев, произнес он, наклонился к Розе: – Скажи, а ты эту даму знаешь?

– Нет.

– Где-то я ее видел, а где – не помню, – сказал Распутин с озабоченным видом. Ему хотелось показать Розе, что интерес его к даме имеет совсем иной смысл, чем тот, о котором сейчас думает Роза, просто ему интересно вспомнить, где и когда он встречался с аристократкой. – Дырка в голове образовалась, – пожаловался он. – Память совсем отшибленная стала.

Естественно, он врал – он никогда нигде не встречал эту аристократку, видел ее в первый раз, и она видела «старца» в первый раз. Он был интересен этой даме, как некое ископаемое, редкое животное, не больше, и другого интереса для нее не представлял. Аристократка эта была шапочной знакомой Анисьи Ивановны – пару раз встречались у портнихи, и все. Распутин же, увидев аристократку, вообразил, что она так же, как и Роза, предназначена ему, и вообще «старцу» в этот момент казалось, что ему все дозволено, в том числе и «обжиманцы» с этой женщиной.

Он ужом завертелся на стуле. С Розой все было понятно, этот пирожок со сладкой начинкой никуда от него не уйдет, теперь надо сделать так, чтобы и аристократка никуда от него не ушла.

Глаза у него сделались яркими, из них полился свирепый свет, на который все всегда обращали внимание, – жгучий, магнетический, притягивающий к себе, беспощадный.

В ресторане было шумно, в воздухе сизыми слоями плавал дым – помещение проветривалось плохо, – вкусно пахло жареным мясом и копченым лососем, пахло еще чем-то, было весело, в зале царил тот особый ресторанный уют, который делает всех людей близкими друг к другу.

И Распутин почувствовал, что все люди, находящиеся в ресторане, близки ему. Хотя аристократка не обращала на него никакого внимания – она очень быстро поняла Распутина, он стал для нее неинтересен, – «старец» решил заняться ею, удивить чем-нибудь таким, чем не могут удивить люди ее круга. Холод этой женщины был не только оскорбителен для Распутина, он подогревал «старца».

Распутин обиженно замычал, потянул на себя скатерть с закуской, но Анисья Ивановна, заметно помрачневшая, пьяная от еды и потому совсем переставшая разговаривать – она была занята, она планомерно опустошала тарелки со снедью, мускулистые ее челюсти работали, как машина, не уставая, – ухватила рукой другой край, задержала – Распутину и тут не удалось одержать победу.

– Тьфу! – с досадой плюнул он, сунул руку в карман, проверяя, много ли денег дал ему Кагульский. Пачка была солидной, кредитки приятно ласкали руку. Поискал глазами – где же Кагульский?

А Кагульский веселился, неумело, но тем не менее лихо, ничуть не стесняясь своей неумелости, отплясывал «матчиш», толкаясь с такими же, как и он, неумелыми хмельными людьми, не вписываясь в круг, плотно обставленный столами со снедью, цеплял за углы боками, иногда сшибал на пол вилки и салфетки, шумно извинялся и продолжал взметывать руки, гикать, топать каблуками. Распутин позавидовал: веселый человек Сеня Кагульский!

Ему тоже захотелось очутиться в танцевальном кругу и сбацать, подобно Кагульскому, «матчиш». Распутин покивал одобрительно, гикнул лихо и вновь потянулся за бутылкой – для смелости надо было еще немного хлебнуть. Раскрутил бутылку с мадерой – так, чтобы вино в посудине поднялось винтом, крепко ухватил горлышко губами, запрокинул голову и одним глотком отправил мадеру в желудок.

Переместился по столу, пересаживаясь со стула на стул, к аристократке. Спросил грубо, насквозь пробив ее взглядом:

– Ну чего? Насмотрелась на меня? Интересно было?

– Интересно, – подтвердила та, достала из сумки изящную тонкую папиросу-гвоздик, закурила.

Дым от папиросы пошел такой душистый и сладкий, что у Распутина даже потекли слюнки изо рта. Он решительно отер губы ладонью.

– Не веришь, что я – это я?

– Если признаться – не очень…

– Что «не очень»?

– Не очень верю.

– Как это? – Распутин ахнул. – Я – это я! Я – Распутин! Я, и никто другой. – «Старец», распаляясь, стукнул себя кулаком в грудь. – И эту вот тряпку, – он помял пальцами воротник собственной рубахи, – расшивала мне сама царица. Собственноручно! А по подолу и рукавам – ее дочки. Ты и этому не веришь?

– Этому как раз верю, расшивать цветочками рубахи – дело нехитрое.

– Тогда чему не веришь? – Распутин терял нить разговора, путался, в голове у него все плыло, под ногами тоже плыло, ему было очень обидно, что эта женщина не воспринимает его всерьез, не опускается перед ним на колени, – мыча, покрутил головой, заскрипел зубами. – А?

Аристократка сделала неопределенное движение рукой.

– Да я это, я! – простонал Распутин, сбитый с толку, пристально и сладострастно глядя на аристократку.

Аристократка, продолжая пускать топкой сиреневой струйкой душистый дум, презрительно огвернулась от Распутина.