Царский угодник

Час был поздний – одиннадцать ночи, несколько минут двенадцатого, стол, заранее заказанный, уставлен едой и напитками. Отдельно, целой батареей, громоздились бутылки с мадерой – пыльные, их специально не протирали, считая, что Распутин предпочитает пить именно из таких бутылок, сохраняющих дух и тень глубоких подвалов. В центре стола, в большом глиняном блюде, грудились черные сухари – персонально для «старца», так велела Анисья Ивановна.

Распутин вел себя тихо, почти не разговаривал, на вопросы Анисьи Ивановны отвечал односложно и пил, много пил, раз за разом наливая мадеру в бокал с низкой ножкой.

– Ты чего это, отец Григорий, все молчишь да молчишь? – встревожилась Анисья Ивановна. – Не заболел ли, часом?

Впрочем, вдова тоже стала молчаливой и сильно осоловела – не от выпивки, а от закуски: чем больше она ела, тем меньше реагировала на происходящее и еще меньше соображала.

– Уже нет, – ответил Распутин. – Был болен ранее… В поезде. Бес пробовал на меня напасть, а сейчас ничего, прихожу в себя. Бес кое-где меня внутри поцарапал, винцом вот залечиваюсь.

– Залечивайся, залечивайся, – благодушно разрешила Анисья Ивановна.

За столом тем временем появилось пополнение – вызывающе красивая женщина аристократической внешности, на которую Распутин, занятый Розой, не обратил внимания и не расслышал имени-отчества, и Семен Лазаревич Кагульский – с ним Распутин уже познакомился, днем встречался «по делу» и даже успел вспрыснуть «дело» двумя бутылками мадеры.

А Розой «старец», похоже, занялся всерьез. Она восторженно, не скрывая восхищения, смотрела на Распутина.

– Ну, чего, молодая, чего рот раскрыла? – спросил тот подчеркнуто ласково. – Как жизнь-то?

Роза попунцовела, глаза у нее вспыхнули ярко, призывно, хотела что-то сказать Распутину, но язык у Розы словно бы онемел.

– Бывает, – добродушно махнул рукой Распутин, – не огорчайся, милая, ты еще молода, у тебя таких огорчений знаешь еще сколько впереди будет? О-о-о! – Он приблизился к Розе, под столом неприметно, стараясь, чтобы не засекла старая вдова-купчиха, наступил ей на ногу.

Роза покраснела еще больше. Распутин подмигнул ей. Анисья Ивановна, словно бы что-то почувствовав, смолкла, строго взглянула на Розу и неожиданно расплылась в широкой подкупающей улыбке:

– Не бойся нашего «старца»! Все, что от него исходит, – все благодать!

– Во! – назидательно поднял один палец Распутин. Потянулся к бутылке вина, которая была распечатана официантом, но ее почему-то никто еще не тронул, – на тусклой этикетке, косо приклеенной к бутылке, было написано: «Марсала», налил полный бокал, придвинул к девушке: – Пей!

– А вы?

– Я, пожалуй, тоже выпью… И не один раз. – Он усмехнулся, налил себе в бокал мадеры, поморщился весело. – Не люблю я эту посуду – бокалы… В Питере уже знают мой вкус и не подают. Подают стаканы. А это что? – Он выпил вино, приподнял опустошенный бокал, повертел его в пальцах. – Того гляди, в руке переломится! – Повернулся, пощелкал пальцами, подзывая к себе официанта: – Эй, милый!

Тот мигом очутился около Распутина.

– Слушаю!

– Принеси-ка мне, милок, посуду понадежнее, чтобы в руке не треснула.

– Какую прикажете?

– Граненый стакан.

Официант немедленно исполнил просьбу – на начищенном серебряном подносе принес стакан. Гришка чувствовал в себе необыкновенную легкость, приподнятость – ощущение удачи поселилось, едва он вошел в «Яр», и так с тех пор не проходило, эта яркая девочка была пирожком с вкусной начинкой, и Распутин не сомневался, что этот пирожок он съест. Кроме чувства удачи в нем еще родилась некая гусарская лихость: «старцу» захотелось показать себя.

Он потянулся к бутылке с любимой мадерой, хотел налить себе еще, но передумал, взял в руки бутылку «Смирновской», налил стакан полностью, всклень. Стакан страшно было стронуть с места, водка обязательно проливалась из него, но Гришка был не из робких, справлялся и не с такими задачами, умелой рукой взялся за посудину.

– Это я выпью за то, чтобы у тебя, милая, радости в жизни было побольше, – сказал он девушке, – чтобы Бог осыпал тебя своей милостью не переставая…

Распутин умело поднял стакан со стола – ни одной капли не уронил – вот какой был умелый, а это дело было почище, чем подковать какую-то там блоху, умения надо больше, – поставил себе на левую руку, на тыльную сторону ладони, как на поднос, приблизил к жадному красному рту.

Роза затаила дыхание.

– Йи-эх! – по-цыгански взвизгнул «старец», окунув губы в водку, прижал стакан ко рту ладонью и в ту же секунду, продолжая прижимать стакан пальцами к губам, перевернул его. Водка гулко булькнула, будто попала в гигантский сосуд, Распутин одним глотком одолел ее – расправился с сорокаградусной, словно с компотом, водка мигом проскочила в его тренированное нутро, в просмоленный, прокопченный, прокипяченный, просоленный, закаленный и холодным и горячим желудок. – Йи-эх!