Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова

И снова ночью бес искушать меня стал. Шутка ли, знать, что Лизанька рядом со мною сейчас мучится, бедная, страдает и каждую минуту ждёт через меня спасения! Все доводы рассудка перед этой картиной померкли, сердце возгорелось – не счесть, сколько раз я за шпагу и пистолет хватался, чтобы идти Лизаньку освобождать! Как с собой совладал, не ведаю, но стоила мне эта ночь многих лет жизни…

С рассветом вновь пришёл ко мне де Рибас:

– Ваше сиятельство, вы не только мой командир есть, но милостивый покровитель, от которого я столь много благодеяний получил. Позвольте на правах вашего покорного слуги дать вам один совет: скоро мы прибудем в Неаполь, и вам было бы полезно сойти там на берег, дабы далее проследовать в Россию сухим путём. Всем известно, что вы плохо переносите морское плавание, и ваш уход с корабля будет воспринят как должное. Длительный же вояж по Европе пойдёт на пользу вашему сиятельству, ибо позволит забыть известные неприятные впечатления и укрепит ваше немного расстроенное здоровье.

Что же, прав он был, как ни крути! Останься я на корабле, бед натворил бы или свихнулся; надо было мне вовремя удалиться.

Сошёл я в Неаполе на берег, а эскадра в море ушла. Я на пристани стоял, пока последний корабль из виду не скрылся: смотрю и представляю, как там сейчас моя Лизанька томится. Слезы у меня из глаз текут, а слуги на меня чуть не с ужасом глядят: никогда не видели, чтобы граф Орлов плакал…

* * *

Далее что рассказывать?.. В Россию я возвратился через несколько месяцев; матушка-императрица меня благосклонно приняла и поблагодарила приватно за поимку самозванки. Сказала, что содержат княжну Тараканову хотя и в крепости, но в весьма хороших условиях: даже горничную при ней оставили.

Б. Джеймс. Уходящий корабль

– А если самозваная принцесса истинную правду о своём происхождении расскажет, то велю её освободить, – сказала ещё Екатерина. – Такое признание всякую опасность переворота уничтожит и сделает сию соискательницу престола просто смешной. Однако она упрямо продолжает называть себя дочерью императрицы Елизаветы и Разумовского; сходили бы вы навестить свою приятельницу, граф Алексей Григорьевич, – растолкуйте ей, что ключи от своей темницы она в собственных руках держит. «Упрямство – хуже пьянства», – в нашем народе так говорят.

Тяжко мне было с Елизаветой в крепости встречаться, но надо было, если от этого её освобождение могло произойти. Прихожу к ней и не могу узнать: исхудала она, лицом почернела, глаза впали и лихорадочно блестят.

Завидев меня, вскочила Лизавета с постели и язвительно говорит:

– Сам граф Орлов ко мне пожаловал! Какая честь для бедной узницы!

– Ругай меня, как хочешь, Лизавета, – отвечаю, – но что сделано, то сделано… Вспомни, ведь я тебя отговаривал престола домогаться, взамен короны любовь свою предлагал.

– Я виновата, одна я! – кричит она. – А граф Орлов ни при чём: он такой благородный господин!

– Я с себя вины не снимаю; затем и пришёл, чтобы искупить её, – говорю. – Твоя участь ныне от тебя зависит: признайся, что ты самозвано себя наследницей покойной императрицы объявила, – и в тот же час выйдешь на свободу. А я обещаниям своим не изменю: мне до мнения людей дела нет – под венец с тобой пойду.

– Бог мой, какое благородство! – повторяет она. – Полно, граф, я вас не достойна: разве можно вам, связавшись с самозванкой, своё имя марать?!

– Имя графа Орлова уже ничто замарать не может, – возражаю, – а злые языки поговорят, да успокоятся.

– Вы меня предали, а теперь хотите, чтобы я себя предала? – с вызовом отвечает она. – Ни вы, ни ваша императрица не добьётесь от меня предательства – я царская дочь и от матери своей не отрекусь. Скажите Екатерине, что не все такие, как вы, – кто близких им людей предаёт!

Комендантский дом в Петропавловской крепости, в подвале которого содержалась княжна Тараканова

– Гордыня это и тщеславие; смирись, Лизавета, не гневи Господа! – продолжаю я увещевать её.

– Не о чём больше мне с вами разговаривать… Ступайте прочь и не приходите никогда! – вскричала она. – А обо мне не заботьтесь: родилась я царской дочерью и умру ею – так и передайте вашей императрице, которая не по праву трон заняла!

Не получилось у нас разговора; поклонился я ей низко и ушёл. Более я её не видел: вскоре она наш бренный мир оставила. О кончине её разное болтали, но я полагаю, что она себя гордыней и обидой извела… Где похоронили Лизаньку, не знаю, но по сей день об успокоении её души молюсь.

Дела семейные

– А я вас понимаю, – вдруг сказал Григорий Владимирович, когда граф окончил свой рассказ. – Рассудок говорит нам, что интересы государства превыше всего.

– Говорить-то легко, а попробуй сердце своё вынуть и холодный камень вместо него поставить – вот тогда один голос рассудка будет слышаться! – взорвался граф. – Эх, Лялечка, одна ты меня поймёшь! – обратился он к цыганке. – Спой мне песню слёзную, чтобы душа заплакала и плачем своим очистилась!