— Э нет Никитушка, не угадал ты. Королевич к Москве пойдет, потому что знает, сукин сын, ждут его здесь!
— Государь, — снова подал голос Федор, — а что с Охримом делать?
— Как что, пойдем, поспрошаем доброго человека, как он дошел до жизни такой.
Пойманный Охрим Власьев сидел со связанными руками и ногами на полу в подвале Сторожевой избы. Было довольно зябко, и разбойник изрядно продрог. Впрочем, дрожал он не от холода, а от тревожных предчувствий. Когда распахнулись двери, он крепко зажмурился и принялся читать про себя молитву. Делать это вслух ему мешал кляп.
— Ну чего встали, заходите, — сказал я своим спутникам.
Отправляясь на допрос, я взял с собой Федьку, Анисима и Никиту Вельяминова, отправив остальных начальных людей к своим полкам. Поразмыслив, я пришел к выводу, что Панин был абсолютно прав, привезя злодея в приказ, а не съезжую. Не факт, конечно, что в Земском приказе есть сообщники заговорщиков, но, как говорится, береженого бог бережет, а небреженными из пушек на запад стреляют.
— Эй, служивые, — велел я стоящим у дверей стрельцам, — не пускать сюда никого!
Надо сказать, что в отличие от одного из своих предшественников царя Ивана, прозванного за жестокость Васильевичем, в пытках я разбирался довольно слабо. Обычно этим занимались специально обученные люди, а мне докладывались только результаты следствия. Но поскольку главные специалисты в этой области человеческих знаний служили в Земском приказе, нужно было обойтись без них. То, что никто не знает что делать, первым сообразил Пушкарев. Посмотрев, как мы топчемся и переглядываемся, он криво усмехнулся и взялся разводить огонь в небольшой печи. Благо дров и бересты для растопки оказалось в достатке. Веселые языки пламени принялись с треском пожирать поленья, освещая при этом стены причудливыми отблесками. Панин, очевидно, бывавший по долгу службы в подобных местах и в силу этого имевший некоторое представление о процедуре, принялся перебирать цепи, висящие на каком-то странном приспособлении оказавшемся дыбой. Никита тоже нашел себе дело и скинув богатый кафтан, принялся с остервенением качать огромный мех, поднимая температуру в печи. Я же не нашел ничего лучшего, как взяться перебирать диковинные инструменты разложенные на стоящих вдоль стены полках. Связанный Охрим наблюдал за нашими действиями с нескрываемым ужасом. Не будь его рот заткнут, он вероятно уже бы орал благим матом, но пока мог лишь отчаянно вращать глазами.
— Анисим, — спросил я Пушкарева, показывая ему довольно причудливо изогнутый железный штырь, — ты не знаешь, зачем эта штука?
— Так это, — задумчиво пробормотал стрелец, — ее видать раскалять надобно.
— Это-то понятно, а зачем?
— Должно в задницу совать!
— Что, правда? Никогда бы не подумал!
Наши рассуждения произвели на схваченного татя совершенно ошеломляющее впечатление и он, каким-то невероятным усилием выплюнув свой кляп жалобно завопил:
— Помилуйте, бояре!
— Да не ори ты, — отмахнулся от него Пушкарев и, повернувшись к Панину немного дурашливо посоветовал: — Федор Семенович, ты не тот крюк на цепь одел. Этим за ребра цепляют, а на первый допрос положено за руки!
— Бояре, смилуйтесь!
— Ну чего ты орешь, — попытался я урезонить Охрима, — не видишь, мы еще не начали.
— Господине, мой добрый, — завыл подследственный, — почто терзать меня хотите, я и так вам все расскажу!
— Брешешь! — авторитетно заявил ему Анисим.
— Христом-богом клянусь! Все скажу, как на духу, ничего не потаю!
— Ну, тогда рассказывай.
— Что рассказывать то боярин?
— Да все и рассказывай, а начни, пожалуй, с того откуда на твоем дворе тати убитые взялись?
— Это не тати, боярин, это боевые холопы господина Телятевского.
— Врешь поди! Хочешь порядочного человека оклеветать, чтобы самому из воды сухим выйти.
— Ей богу, не вру.
— Ну, пусть так, а отчего они в твоем дворе, а не в каком ином?
— Так торговлишку я Телятевским, какую-никакую веду. Вот его люди дорожку к моему терему и знают. Привезли под утро сих покойничков, а где и кто их побил, богородицей клянусь, не ведаю!
— А каким товаром, ты торгуешь, мил человек?
— Так всяким, какой бог пошлет.
— Федя, — обернулся я к Панину, — много ли добра у сего "божьего человека" в закромах?
— Да уж, немало. Сукна всякие, мягкая рухлядь[47], кожи, ремни, жито, овес, крицы железные… да чего только нет!
— Стало быть, ты, пес, краденым торгуешь?
— Нет, боярин! Нету на мне вины, знать не знаю, ведать не ведаю…
— Анисим, а это что за щипцы?
— Так это, наверное, отрывать чтобы…
— Что отрывать то?
Пушкарев с кривой усмешкой подошел ко мне и прошептал на ухо предполагаемое назначение инструмента, красноречиво показывая на пах задержанного.
— Боярин, — снова заголосил Охрим, сообразив что дело может кончиться худо, — так если господин Телятевский со своими холопами и поозоровал где, так я-то тут при чем? Невиноватый я!!!