Царь-кукла (СИ)

Глаза Толяна заблестели, и он резко отвернулся. Вдруг что-то неуловимо изменилось в его осанке, он приподнял подбородок, повернул голову вместе с плечами и сказал, манерно растягивая слова:

— Он обращался не к вам, а ко мне, чтобы я сам решил. Толик обещал, что не выдаст, и не выдал. А вы хотели с него начать. Какой же вы бессердечный, Лука Романович!

— А это еще кто?! — затряс головой Михаил Африканович.

— Ш-ш-ш… — подняла указательный палец Елена Константиновна. — Вы нам представитесь?

Незнакомец набрал воздуха и произнес с расстановкой:

— Я — Гей.

— В… в каком смысле? — растерянно переспросил Капралов.

— В том самом.

Некоторое время все молчали, усваивая услышанное. Первым подал голос Михаил Африканович:

— Наверно, вам очень удобно в женском теле?

— Что вы несете! — фыркнул Гей. — Я мужчина!

— Но почему вы так долго скрывались? — спросил Капралов.

— А как вы думаете? — Он медленно обвел зрителей взглядом и еще выше задрал подбородок. — Но сегодня я сделал каминг-аут! Вам не понять, как много это значит! Ни от кого не скрываться, не притворяться кем-то другим! Теперь я могу быть самим собой! Да, я люблю мужчин! И что? Мужчин, мужчин, мужчин! Съели?

— Да никто и не… — начала Елена Константиновна, но Гей не унимался:

— Я даже могу пойти в гей-клуб!

— Не уверен, что это понравится вашим… э-э-э… коллегам, — заметил  Михаил  Африканович.

— Ничего! Я не собираюсь это делать часто! Я же терплю, когда Профессор ходит на коммунистические собрания или Пантелеймон Никанорович смотрит порнуху в интернете.

— Профессор, Пантелеймон Никанорович, этого вы мне не говорили… — удивленно пробормотал Капралов.

— Потому что вас это не касается! — отрезал Пантелеймон Никанорович.

— Это нужно отпраздновать! — воскликнул Гей. — Светочка!

Из-за двери вышла Светлана.

— Принесите нам шампанского! Мы будем пить шампанское и кружиться!

— Вам, наверно, нелегко было решиться? — участливо спросила Елена Константиновна.

— Я давно собирался. Однажды почти собрался, но вышел этот закон о пропаганде, и я передумал.

— А это-то тут причем? — удивился Михаил Африканович.

— Ну как же! Закон о пропаганде гомосексуализма среди несовершеннолетних. У нас ведь Толян. Я боялся, что мое признание сочтут пропагандой, и продолжал скрываться. Знаете, каково это, когда вокруг тебя кипит жизнь, а ты будто и не существуешь…

— А я вот недавно была в Голландии… — задумчиво начала Елена Константиновна.

— Не надо сравнивать! — перебил Пантелеймон Никанорович. — Их волнует мнение потомков, а нас — предков.

— Светочка! — встрепенулся Гей. — Где же наше шампанское?

В салоне появилась Светлана с подносом. Все взяли по фужеру, лишь Елена Константиновна улыбнулась и покачала головой.

— И что теперь? — спросил Михаил Африканович.

— Что «что теперь»?

— Что вы теперь будете делать?

— То же, что и до этого. Зато я знаю, чего больше не буду — притворяться. Лука Романович, скажете тост? Желательно за меня.

— Да, да, конечно… Я рад, что вы нашли в себе мужество… вернее, решились на этот шаг. Желаю, чтобы вы больше не были одиноки.

— Спасибо!

Они чокнулись. Гей повернулся к Елене Константиновне, задержал фужер на уровне глаз и залпом выпил.

— А вас это не шокирует? — обратился он к Михаилу Африкановичу. — Ладно, они психиатры, но про вас я думал…

На лице Штыкова расползлась снисходительная улыбка.

— А что вы думали? Что я, пи… геев не видал, что ли? Я в военном училище учился, у нас там всякое бывало. Это теперь у вас каминг-ауты. А в мое время и слов таких не знали. Однажды один курсант, как сейчас помню, Леха его звали, высокий такой, с волосатыми ногами… мы с ним пошли…

— Не надо, пожалуйста, это лишнее, — вмешалась Елена Константиновна.

— Ну, не надо, так не надо.

— А почему вы передумали? — спросил Капралов. — В смысле — решились? Боялись, что узнает Толян, но открылись ему…

— А как раз из-за этого закона. Толику недавно исполнилось шестнадцать, возраст согласия. Тогда я спросил, не против ли он, чтобы я рассказал про себя.

— А что он?

— Он согласился. Тогда я рассказал, и он пообещал держать в секрете, пока я сам не скажу. Но потом вы решили устроить геноцид, и я обрадовался, что не успел.

— Получается, никто не знал о вашем существовании?

— Почему же, Раиса всегда знала, что я у нее есть. Мне было одиноко, она меня, кажется, жалела… Давала играть с этой куклой…

— С пупсиком…

— Да, с пупсиком.

— И вы его украли?

— Я не крал!

— Оставили себе?

— Да нет же!

Гей закусил губу и посмотрел на пустой фужер.

— Я его отдал.

— Эх, Раенька, Раенька… — с укоризной, но в то же время и с едва заметным торжеством вернулся в разговор Профессор, — а ведь сколько всего вылилось за это время на старика… Я и клялся, и божился, и к состраданию…

— Да прекратите вы! — не выдержал Пантелеймон Никанорович. — Никто вам ничего не говорил!

— Но ведь думали-с! Думали-с!

Капралов протянул Гею свой недопитый фужер.

— Кому вы его отдали?

— Я не ожидал, что так выйдет! Я не хотел причинять Раисе боль! Он говорил, что так будет лучше. Что я помогу нам всем, понимаете? Полковник такой обаятельный. В общем, я ему поверил. А зря.

— Полковник? Настоящий или тоже…