Tsar Effect

- Не спится, мам. – Джек натужно улыбнулась, отпив из кружки уже давно остывший кофе со сливками.

Хелен, тяжело вздохнув и грустно улыбнувшись, приблизилась к старшей дочери и ласково её обняла.

- Я всё понимаю, крошка.

- Не думаю... – Джек, прижавшись к матери, выдавила из себя эти слова.

- Понимаю, – Хелен провела рукой по уже отросшим коротким ёжиком волосам дочки, – я всё-таки учёный и немного психолог.

- Ты не психолог…

- В твоём случае – психолог. Не спорьте с матерью, юная леди. – Сказала Хелен с наигранным укором, усилием воли опуская обратно подкативший к горлу ком. – Мне… очень больно, милая. Больно, но это не сравнить с тем, через что ты прошла и что с тобой делали. Так тяжело принимать факт, что они добились успеха...

- Мам?! – Джек шокировано отпрянула, взглянув в лицо матери, по которому уже текли горькие слезы, – Б…

Потребовалось несколько секунд, чтобы вдохнуть, перефразировать и озвучить вопрос без излишне громкой и нецензурной составляющей.

- Ма, что ты несёшь?

- Я ведь вижу, что ты мучаешься. – Хелен вновь улыбнулась сквозь слезы и ласково провела рукой по щеке дочери. – Тебя тяготит спокойная жизнь, милая. Каждый раз…

Хелен мотнула головой в сторону телевизора и выдержала короткую паузу, подбирая слова.

- Эти сюжеты. Каждый раз я вижу, что ты сидишь рядом, но душой ты на войне. Мстишь своим обидчикам… да и всем. А я... не могу тебя осуждать или противиться. Зная, через что ты прошла... – Хелен мучительно сдерживала уже откровенные рыдание, глотая слезы и стараясь договорить спокойно то, что так долго планировала, – ... не могу себя заставить не выпустить тебя крыльцо нашего дома... не могу...

- Мам, всё не так…

Уже Джек аккуратно смахивала материнские слезы, высматривая заодно кухонные полотенца, чтобы как-то разобраться с этим водопадом. Весь «запал» в ней уже растворился и, неожиданно даже для себя, девушка улыбалась. Конечно, разговор тяжёлый, но с ним пришла лёгкость. Ушла недосказанность и стала более понятной тяжесть в глазах матери.

- Здесь, с вами я счастлива. Я впервые почувствовала себя обычной девушкой. Но… я та ещё стерва, тебе ли не знать, ма? – Джек не смогла сдержать неожиданную смешинку. – Но это уже я, а не… злоба. Понимаешь? Если я кого-то ненавижу, то это потому что засранец того заслуживает, а не потому что кроме ненависти ничего нет.

Хелен была рада тому, что слышит, искренне рада. Но даже по тону дочери она понимала, что всплывёт какое-то «но».

- Но я – это я. Сила, которая во мне есть – оружие, причём массового поражения. Уже неважно, откуда оно и кто его таким сделал, оно есть, и оно не может и не должно ржаветь. И знаешь что? Не во благо власть имущих или тех учёных-ублюдков, а за тех детей, которых ради этой силы свели с ума и в порошок стёрли. Я не могу закопать этот топор войны, не могу себе позволить этого сделать. Я… предам их память тогда.

Джек не отрывала взгляд от своей собеседницы. Эти мысли давно в ней зрели, но именно нескольких месяцев тихой семейной жизни оказалось достаточно, для того чтобы они оформились в стройную картину мировоззрения.

- Ты так выросла, девочка моя. – Хелен вновь улыбнулась, но уже по-другому – с болью, но без отчаяния и вины в глазах. Она поняла свою дочь и была горда ей, о чём и поспешила сказать. – Я горжусь тобой.

- Было бы за что... – глухо и смущённо ответила Джек, перед глазами которой невольно побежали сотни картин из недавнего кровавого прошлого.

- Ты присоединишься к ним? – Хелен повернула голову в сторону телевизора, где в этот момент демонстрировались архивные записи русского царя, что-то вещавшего на очередном мероприятии.

- Ну, – Джек с облегчение улыбнулась, сбросив, наконец, большую тяжесть, – Алекс умеет уговаривать.

- О Боже, Дженнифер! – Хелен возмущенно посмотрела на дочь. – Прошу, не называй русского царя Алексом в присутствии кого-либо! И не делай других глупостей!

- Кхе, а вот здесь я за себя не ручаюсь, мам. – Джек озорно улыбнулась, на что Хелен оставалось только закатить глаза.

***

Петровский медленно, словно опасаясь чего-то, вошёл в комнату для допросов. По центру, за столом напротив полированного стекла сидел мужчина в крайне плачевном состоянии. Лицо разбито и опухло, руки в наручниках прикованы к столу, некогда белый китель офицера «Цербера» покрыт слоями спёкшейся и ещё относительно свежей крови и грязи. В этом избитом человеке было тяжело узнать некогда капитана «Эльбруса», флагмана генерала Петровского, Владимира Павловича Севаева...

В последней операции «Цербер» должен был получить и перенаправить два китайских дредноута конфедератам на помощь. Операция была сверхважна и столь же секретна. Была проведена серьёзнейшая подготовка в том, что касалось выбора времени и места, а также их секретности, но противник всё равно узнал. Всё. Всё, до последнего байта информации. Петровский со своим флотом проторчал почти сутки в точке рандеву, пока из штаба с отметкой «срочнее некуда» не поступили пакет документов и приказ возвращаться на базу, где на Петровского и экипаж обрушился шквал информации.