Царь Дмитрий - самозванец

исполнил, встал из-за стола, бухнулся Марине в ноги и заголосил: «Государыня! Челом бью! Не допусти порухи чести своей высокой!» Встал, отряхнулся и бухнулся вдругорядь, повторив все то же на чистейшем польском языке. Потом-то он мне признался, что сразу понял: никакого унижения не было, просто у поляков золотой посуды недостает, но остановиться не мог. Удивительно другое: Марина его послушала, ни кусочка за вечер не съела, отговариваясь волнением. Власьев, впрочем, тоже, но он, отказываясь от очередного блюда, заявлял во всеуслышание, что не смеет прикасаться к пище, когда его будущая царица голодает. Но ему все мало было! Когда произносили здравицы в честь новобрачных, Власьев при каждом упоминании имени Димитрия вставал из-за стола и простирался ниц, весьма громко ударяясь головой об пол, и было это столь часто, что я и со счета сбился. Да, немало посмеялся я на той свадьбе благодаря дурачествам Власьева, не ограничивая себя при этом ни в еде, ни в вине.

А вот на королевскую свадьбу мы не попали. Марина быстро усвоила уроки Власьева и уже сама стала требовать от короля Сигизмунда почестей, подобающих царице Русской. Я ей помогал советами, так что все кончилось полюбовно— Сигизмунд предложил Марине поступать по ее усмотрению и отправляться... куда ей будет угодно. А что же мы с Власьевым, великие послы русские? Мы со смирением подчинились приказу государыни нашей!

Отправились мы сначала в Прадник, имение краковского епископа, но там было как-то неуютно, поэтому мы поехали дальше, в Самбор. В своем имении воевода Мнишек выказал радушие необычайное, справедливо прославившее его на всю Польшу. Да, у нас так принимать не умеют! Я имею в виду, что у нас принимают по средствам, как говорится в народе, по одежке протягивают ножки. А как же полмиллиона рублей, что прислал ему Димитрий? Об этом не ведаю, знаю только, что уже на третью неделю нашего пребывания в Самборе Мнишек стал весьма настойчиво клянчить деньги, выказывая

богатый в этом деле опыт. Ладно, мои десять тысяч, я человек добрый, но он ведь из непробиваемого Власьева, у которого зимой снега не допросишься, выжал три тысячи. Дьяк потом чуть не плакал: «Сам не помню, как я ему такие деньжищи отдал. Истинно, бес попутал!»

Я всегда считал долги денежные грехом страшным и думал, что уж если свалится на человека такое несчастье, то следует о нем помалкивать и трудиться усердно, чтобы долг тот вернуть как можно скорее. Объяснялось мое заблуждение, вероятно, тем, что сам я долгов денежных никогда не имел, о долгах же мне других людей старался побыстрее забыть, чтобы неосторожным или невольным напоминанием не поставить человека в неудобное положение. Поколебал это мое убеждение воевода Мнишек, который о своих долгах рассказывал пространно и даже с некоторым удовольствием. Перечисляя дотошно и с разными живописными подробностями, у кого, сколько и на каких условиях взял он деньги, Мнишек при этом ухитрился ни разу не проговориться об отдаче.

Что меня еще удивляло, так это полная беспринципность Мнишека, казалось, что ему все равно, у кого и сколько занимать. Конечно, и на Руси я знавал людей, которые снимут последнюю рубашку с ближнего своего, пользуясь добротой его. Но то с ровни, а Мнишек даже и к жидам обращался! Изображал он их преуморительно, хотя не берусь судить, насколько близко к оригиналу, я ведь жидов только по его рассказам и представлял, видеть, конечно, видел, издалека, но разговаривать — избави Бог!

— И много ты им должен? — спросил я.

— Тысяч сто, — ответил Мнишек, — скорее много больше, чем чуть меньше.

— Рублей! — ахнул я.

— Нет, злотых, — успокоил меня Мнишек и тут же добавил: — Но это без ихнего навару, а он у них крепнехонек!

— Откуда же у них деньги? — изумился я, вспоминая нищие местечки, мимо которых я проезжал.

— А куда им деньги тратить? — изумился в ответ Мнишек. — Ютятся в халупах по двадцать человек, лапсердаки по наследству передают, курочку варят одну на всех по большим

праздникам. А у меня какие траты — сам видишь! Со всех сторон обложили,—доверительно шепнул он мне на ухо, — так и лезут, так и лезут!

— А ты их в шею! — воскликнул я.

— Не получится, — грустно ответил Мнишек, — пробовал. Они возвращаются, они такие.

— Ты не так, видно, пробовал. Ты их совсем в шею, чтобы духу их в твоем воеводстве не было. Они к тебе и приставать не будут.

Мнишек замолчал, потрясенный простотой решения проблемы.

— А у кого я тогда деньги брать буду? — неуверенно произнес он наконец.

— Мир не без добрых людей! — подбодрил я его. Хотел я сказать ему, что надобно тратить поменьше, но промолчал — зачем обижать такого хлебосольного хозяина и в общем-то славного человека.