Царь Дмитрий - самозванец

Но обида от упущенного богатого города не дала ему успокоиться, только заставила перенести претензии на безответного короля, и так, распаляясь и еще более подогревая себя токайским, Мнишек выложил мне содержание тайного договора Димитрия с Сигизмундом, о котором воевода был неожиданно хорошо осведомлен. Его я вам и передавать не буду, зачем, коли Димитрий его выполнять не собирался. Эта же мысль весьма

ободряла меня во время рассказа Мнишека и способствовала появлению всяких хитроумных наводящих вопросов.

После всех этих разговоров моя тревога за Димитрия только возросла. Не успокоил меня и долгожданный ответ из Рима. Папа Римский отказал Марине в ее просьбе. Как говорится у нас в народе: с паршивой овцы хоть шерсти клок! Отказ Папы разбил все сомнения и колебания Марины, а решительный тон вызвал столь же решительные ответные действия — Марина засобиралась в дорогу. Неужели Папа думал, что она в угоду ему откажется от короны Русской?! Если думал, то он, да простят меня католики, среди которых попадаются умные люди, полный... нет, лучше все же промолчу, потому что среди католиков есть и истинно верующие, а еще больше обидчивых. Но и они должны признать, что Папа своими руками толкнул Марину в объятия истинной православной церкви. Нарушив раз высочайший запрет, дальше трудно остановиться. Это как с девством, да простят мне мужчины такое сравнение.

Оставалось последнее препятствие для отъезда — наряды. Нет, этого я уже не выдержал! Оставив Власьева отдуваться в одиночестве, вскочил в седло и устремился в Москву.

Две недели счастья

[1606 г.]

Принял меня Димитрий хоть и сразу, но нелюбезно. Но я не обиделся, ведь Димитрий ожидал увидеть перед собой совсем другое лицо. А что гневливо хмурил брови, так это от смущения. По-хорошему все наоборот должно было быть, это я должен был хмуриться гневливо, а он передо мной лебезить, потому как виноват. Но я удовлетворился тем, что он хотя бы вину свою чувствует, оттого и смущается, а смущение гневом прикрывает. На то он и царь.

Великая была вина, меня княгинюшка, едва я на порог ступил, так и огорошила: Ксения постриг приняла.

— Как же так! — вскричал я. — Ни на один день вас одних оставить нельзя! Возвращаешься и только об одном думаешь — что вы еще сотворите? Ты-то куда смотрела?

— Она сама так решила, — тихо, сквозь зубы ответила княгинюшка, знать, обиделась на меня, что не обнял с дороги, подарки не раскинул, а раскричался с порога.

— Сама! — зло рассмеялся я. — Молодая, красивая, здоровая, да по своей воле в монастырь — ни в жизнь не поверю! Заставили голубку нашу, застращали! О!.. — Я воздел руки к небу.

Быть может, и выкрикнул я тогда имена тех, кто на Ксению давил, и Димитрия при этом помянул, но мог и про себя затаить, значения это не имело, княгинюшка меня и без слов понимала.

— Димитрий здесь ни при чем, — сказала она, — даже Марфа никак в это дело не мешалась, Ксения сама все решила. Ты

ее не кори, третьего жениха потеряла, какое же женское сердце такое выдержит.

У женщин всегда так, чуть что — на сердце кивают. А до того, что еще одна родовая ниточка прервалась, им и забот нет. Сколько их осталось, ниточек-то. Однопалый покажет.

Взгрустнулось мне. Обнял я княгинюшку, сели мы рядышком на лавку, поплакали вместе над судьбой несчастной Ксении. Привязались мы к ней и вот опять, в который раз осиротели. И оттого волнами возвращалась злость на Димитрия: он, он во всем виноват, пришел, поманил надеждой на счастье, разбил сердце девичье и в кусты. Нам же, двум старикам, теперь вдвоем горе горевать.

Успокоившись немного, я подумал, что так, может быть, и лучше, для Ксении лучше. Боюсь, что замуж ее выдать нам бы уж не удалось, женихов ей под стать во всем мире немного сыщется, а тут еще возраст солидный — двадцать один год и все эти предшествующие истории. Помыкалась бы несколько лет и все одно монастырем бы кончила. «Надо вклад сделать побогаче, чтобы не было голубке нашей никаких неудобств», — мелькнуло у меня в голове.

— Уже распорядилась, — донесся до меня голос княги-нюшки.

— Милая ты моя! — растрогался я и поцеловал княгинюшку в щечку.

— Так скоро ли? — спросил Димитрий, когда я ему обстоятельно доложил о нашем посольстве.

— Со дня на день! — заверил я его. — Воевода Мнишек обещал сразу, как двинутся, гонца выслать, чтобы посольство для встречи выслали.

— Уж давно снаряжено! Что же до гонцов воеводских, то каждый день летят, да все без дела, лишь с просьбами пустыми.

— Чай, о деньгах, — догадался я.

— А то! Пишет, наемники сговорились только до границы ехать, а если на границе платы вперед не получат, обратно поворотят.

— Не поворотят, — пренебрежительно протянул я

— Я тоже так думаю, но денег все же надо послать. Так что, князь светлый, опять тебе надо в дорогу собираться.

— Собираться! — возмущенно закричал я. — А ты меня о здоровье спросил? Быть может, у меня сил никаких не осталось.