Царь Дмитрий - самозванец

С болью в сердце наблюдал я следы, что оставили недавние несчастья. Попадались деревни совсем пустые, всех жителей выкосил голод и мор, а те, ктр остался в живых, разбежались и разбрелись в поисках лучшей доли. Как же быстро ветшает жилье человеческое без хозяйского пригляду! Домишки поникли и грозили рассыпаться в прах от дуновения ветра, а ведь ставились лет на сто. Подворья заросли крапивой, которая заглядывала в пустые глазницы окошек. И над всем этим тишина, ни крика петушиного, ни блеяния овец, ни мычания коров, ни ржания лошадей, ни одного из тех звуков, что так оживляют картину деревенскую и придают ей ни с чем не сравнимое очарование. Еще страшнее смотрелись деревни, разоренные и сожженные дотла во время схваток междоусобных. Были, конечно, и другие, в которых жизнь бурлила, вдохновленная благодатным правлением Димитрия, ноя все же не мог отделаться от горестных мыслей о том, как обезлюдела Земля Русская.

Чтобы перебить эти мысли, я заставил себя обращать внимание только на свидетельства предшествующих лет. И сразу приободрился! Я уж рассказывал вам, сколь много сделано было повелениями царей Федора и Бориса и стараниями Бориса Годунова, теперь же я сам мог наблюдать многое из рассказанного мною въяве. В Можайске с умилением в сердце выслушал литургию в новом храме Успения, подаренном городу Годуновым. Изрядный храм, размером не уступающий кремлевскому и убранный весьма богато и красиво! Под Можайском посетил я новую крепость Борисов, он же Царский Городок, обнесенную высокими кирпичными стенами. Такие любой приступ выдержат! Хотя посетила меня недоуменная мысль, кто ее штурмовать будет? В глубине-то земель Русских? Доложили мне, что крепость Борисов есть уменьшенная копия крепости Смоленской, о которой я тоже немало слышал. Но, несмотря на все эти предупреждения и знания мои, вид Смоленска потряс меня и заставил закричать от восхищения. Стоящий на высоких холмах, он устремлялся еще выше куполами храмов своих и башнями крепости. Опоясывала его стена кирпичная толщиной в три сажени, высотой в иных местах до семи. Тридцать восемь башен, круглых и квадратных, стояли твердынями неприступными, расстояние между ними было около двухсот саженей, а общая длина стены крепостной, как мне сказывали, превышала семь верст. Воистину перл драгоценнейший в ожерелье городов русских! Еще раз помянул я добрым словом Бориса Годунова, чью роскошную гробницу в Вязьме мы почтили посещением в начале путешествия нашего.

О польском нашем посольстве рассказывать подробно не буду, к делам нашим, русским, оно только результатом касательство имело, а результат в двух словах изложить можно: невесту привезли. О другом же чего рассказывать, не я же во главе посольства стоял, меня там вообще вроде как и не было, у европейцев для этого слово специальное есть, еще Джером Горсей некогда употребил — инкогнито, это когда все окружающие старательно делают вид, что они ничего о тебе не

знают. Ну да мне не привыкать, я, считайте, большую часть жизни этим самым инкогнито прожил.

Марина мне с первого взгляда не понравилась. Так бывает — вылепишь себе в воображении некий образ, сроднишься с этим своим творением и при столкновении с действительностью невольно испытываешь разочарование. Я-то представлял писаную красавицу, лебедь белую, а увидел даже и не голубку, а так — маленькую пичужку. Росточком не вышла, а весом так раза в два по меньшей мере до красавицы не дотягивала. И лицо... Нет, порода в лице чувствовалась — вытянутое, с высоким лбом, нос длинный, тонкий и острый, рот решительный, губы не пухлые. В целом подходящее для царицы лицо, но в обыденной жизни нуждается в привыкании. Ну и характер, конечно. Характер был, мы это с первой минуты почувствовали. Можно даже сказать, что был он всему остальному облику под стать, являя пример редкой в нашем мире гармонии. И для той роли, что выпала Марине в нашей истории, очень подходил. И также нуждался в привыкании. Я-то привык, а вот, к примеру, сотоварищи мои по посольству так и не смогли. Когда Мнишеки первый раз нанесли нам визит в Кракове, то Марина с порога обдала нас ледяной волной презрения и далее всем своим видом, молчанием и губками поджатыми не-удовольстие выказывала. Она ведь три дня до этого упиралась, не желая к нам первой ехать, но меня в таких делах не переспоришь, да и Власьев порядок знает, пришлось ей смириться. Конечно, когда после представления пораженный воевода Мнишек растолковал дочери, кто есть сей благородный, величавый, не по годам крепкий господин, сидящий в кресле чуть поодаль от посла царского, Марина сменила гнев на милость, но Власьев пощады не дождался, им Марина во все время помыкала. О секретаре Бучинском уж и не говорю, его Марина просто не замечала, а ведь и поляк, и в Самборе у Мнишеков несколько лет служил, но гусь свинье не товарищ!

Однако женщина есть женщина! Как ни крепилась Марина, а при виде подарков Димитрия глаза ее все сильнее разгорались, и огонь этот внутренний растопил ледяную оболочку до такой степени, что под конец Марина то хлопала в ладоши