Царь Дмитрий - самозванец

дала спасительную идею: надо свести Димитрия с Ксенией. Я было возмутился: нарушение-де это обычаев. Но княгинюш-ка ответила мне по-женски, не соизволив расслышать мои возражения. Я с другой стороны приступил: ладно, сойдутся, смилуются, а дальше-то как? «Димитрий придумает, как все устроить!» — уверенно ответствовала княгинюшка. С этим трудно было не согласиться. Димитрий умен и хитер, да и любовный жар весьма способствует отысканию всяческих лазеек для соединения с объектом вожделения. В конце концов он может просто по-царски посохом об пол стукнуть, и бояре простят ему очередное нарушение обычаев.

Легко сказать: свести! Никогда я этим не занимался и даже книжным знанием не обладал, за исключением нескольких эпизодов из библейских сказаний. Но княгинюшка и тут пришла на помощь. В каждой женщине сидит сводня, даже и в княгинях высокородных, разве что княгини могут позволить себе заниматься этим делом совершенно бескорыстно, по зову сердца и для поддержания навыка. Так что отдал я дело в ловкие княгинюшкины руки, сам же удовольствовался ролью подручного или, лучше сказать, подмастерья. С радостью повинуясь указаниям четким, я первым делом вернул Ксению в нашу часть дворца. После воцарения Димитрия ей отдельный терем был выделен со всеми необходимыми слугами и охраной, но я твердо сказал: негоже царевне пребывать в доме чужом за запором крепким! От нас Ксения тоже, конечно, никуда не выходила, но у нас она была окружена заботой и любовью искренней, которые никак не были связаны с планами нашими, а шли от самых наших с княгинюшкой сердец.

Оставалось Димитрия к нам заманить. Ох и тяжела же наша царская доля! Ничего нельзя сделать просто, как у других людей, на все своя церемония есть, даже, извините, на отравление нужды. Не мог же я просто пригласить Димитрия заглянуть ко мне, когда у него выдастся свободный вечерок, посидеть, поговорить по-родственному под чарку с вином. Но княгинюшка что-то придумала. Однажды поздним вечером, когда я сидел и читал Священное Писание на сон грядущий, в комнату мою неожиданно, естественно, без доклада вошел Димитрий и спросил обеспокоенно: «Что случилось, князь светлый?»

И тут из другой двери появилась княгинюшка с Ксенией и началось: «Ах, какая приятная неожиданность! Извините, мы одеты по-домашнему! А вы не знакомы? Позвольте, я вас познакомлю! Не стесняйся, дорогая!» — обычные женские подкаты. Димитрий, как увидел Ксению, сразу забыл, зачем пришел, оно и хорошо, а то я все никак не мог подобрать ответ.

А дальше дело само покатилось. Как? Честно говоря, не знаю. Княгинюшка все порывалась рассказать, но я ее каждый раз останавливал и на всякий случай — вдруг не послушается — затыкал уши. Ведь если бы я узнал, что у меня в доме происходят какие-то любовные игры между молодыми людьми, то я, как поборник древних обычаев и блюститель благочинного поведения, должен был бы немедленно пресечь это безобразие, а пока никаких слов сказано не было, я мог с чистой совестью делать вид, что ничего не замечаю.

Нет, я, конечно, замечал. Раныне-то я ходил к Димитрию и далеко не всегда и не сразу был к нему допускаем. Теперь же он, улучив свободный час, сам ко мне заходил с каким-нибудь вопросом государственным и, выслушав внимательно мой совет, находил отдохновение в беседе с Ксенией. И девица являла все признаки влюбленности: краснела сквозь румяна, вздыхала до угрожающего треска швов на платье, то веселилась и резвилась, как козочка, то вдруг заливалась слезами.

Не один я, как оказалось, замечал. Всем хорош дворец царский, вот только ничего невозможно в нем в тайне сохранить. Слухи о тайных свиданиях Димитрия с Ксенией дошли до бояр, это, пожалуй, было неплохо, кое-кто из них уже делал мне одобрительные знаки, и мне стоило больших усилий показывать в ответ свое непонимание, круглить честностью глаза и недоуменно пожимать плечами. Гораздо хуже, что об этом прознала Марфа. Она лютой ненавистью, крепко настоявшейся за годы иноческой жизни, ненавидела царя Симеона, царя Федора и все их семейство. Ненависть слепа в еще большей степени, чем любовь, но в отличие от любви никогда не иссякает, скорее, как вино, становится с годами гуще и крепче. И смерть объекта не прекращает ненависти, даже глумление над останками Бориса, Марии и юного Федора не смогло утолить ее, теперь она вся сконцентрировалась на молодой и ни в