Царь

Несмотря на важность этого сообщения, оно само по себе ещё ничего не решает. Девлет-Гирей в любой день и час готов скакать на Москву, только бы подобраться к ней каким-нибудь фантастическим, безопасным путём, желательно так, чтобы не встретить ни одного вооружённого человека. А где такой путь? По всем степным шляхам московские сторожи дозором стоят, и если до сей поры дозоры его не приметили, так единственно оттого, что он круто уклонился на запад и ещё довольно далеко от Оки пасёт только ещё набирающих силу коней, в верховьях Дона и Северского Донца — луга и дубравы, татарские кони пыли не поднимают, орда тихо-скрытно идёт, тогда как в голой степи её выдают тучи поднятой пыли. Всё-таки кто-то определённо осведомлён, по каким лугам и дубравам кочует орда. В татарский стан вдруг прибегают двое служилых людей из Белёва, двое из Калуги, один даже прямо из Серпухова, целая рать перебежчиков, до того воеводам не терпится напакостить непомерно, по их понятиям, грозному, непомерно самостоятельному царю и великому князю, ещё лучше убрать его чужими руками, не выгорело польскими да литовскими, пусть на этот раз будут татарские руки, а тут ещё пятигорскими черкесами, примкнувшими к своему ещё вчера кровному и злейшему врагу, командует князь Темрюк, тесть Иоанна, отец воеводы опричного передового полка, и Михаил Черкасский не может, даже если бы захотел, по неодолимой силе родства и вероломства, свойственного горским народам, не предупредить, что царя и великого князя ждут в Серпухове с опричным полком и что людей с ним будет немного. Со своей стороны Иван Мстиславский, воевода полка правой руки, второй по законам родства во всём земском войске, никак не может простить Михаилу Воротынскому того преступления, что именно ему царь и великий князь повелел ведать порубежную стражу, очень хочется Ивану Мстиславскому доказать, что царь-батюшка совершил большую ошибку, обойдя своей милостью первейшего из воевод, что порубежная-то стража, налаженная скудоумным князем Михайлой, никуда не годится. Не остаётся в стороне и Михаил Воротынский, который не может забыть, что за неисполнение земельного «Уложения» отсидел долгонько в опале, тогда как, он видит по возвращении, многие и не думают его исполнять, и раскрывает пути и места выдвинутых в Дикое поле сторож. Совместными усилиями направленные пять или шесть перебежчиков, как уже практиковалось во время похода на Полоцк, наперебой предупреждают и наставляют крымского хана, а Кудеяр Тищенков берётся провести татар такими путями, которые минуют порубежную стражу. Он уверенно говорит:

— Ты, государь, поди прямо к Москве, я проведу тебя через Оку, и, если тебе встретятся хоть какие-нибудь войска, ты, государь, вели меня казнить.

И в самом деле, так хорошо знакомы собаке лесные пути, так доподлинно ведомо расположение сторож и разъездов, что Кудеяр проводит громадное татарское войско скрытно и быстро. Татары перескакивают Угру, пробираются междуречьем Тарусы и Суходрева и, нигде и никем не замеченные, внезапно объявляются в окрестностях Серпухова, готовые разметать и полностью уничтожить шеститысячный опричный отряд, только что поставленный на эти позиции Иоанном. Иоанн вдруг попадает в безвыходное положение. Когда-то двадцать тысяч служилых людей и московских стрельцов, предводимых будто победоносным, будто преславным, крайне обидчивым Курбским, из-под Невеля бежали от четырёх тысяч литовцев. Он помнит и многие безутешные подвиги своих воевод под Ригой, под Ревелем-Колыванью, под Вольмаром и Вессенштейном в Ливонии. Для него очевидно, что его отряд, может быть, и погибнет со славой, но не удержит впятеро, вшестеро превосходящих татар, тем более что после трижды проклятой «Малютиной скаски» его вера в боевые качества опричного войска серьёзно поколебалась. На своевременную помощь Бельского, Мстиславского и Воротынского он тоже не склонен надеяться. Он нисколько не сомневается в том, что, если татары пробрались незамеченными и внезапно явились именно перед ним, воеводы уже изменили ему. Он говорит:

— Передо мной пошло семь воевод со многими людьми, и они мне не дали знать о татарах. А хотя бы тысячу моих людей потеряли и мне бы двоих татар привели, и то бы я счёл за великое благо и татарской силы не испугался.