Трущобы Петербурга

Сестра милосердия, как и все в больнице, прекрасно знала печальную историю Маруси, знала и то, что Вавилов в тот же день умер, но совершенно не была подготовлена к тому, что больная, придя в сознание, спросит об этом, — и тот, и другой ответ может иметь гибельные последствия.

— Право не могу вам ничего сказать, я не слыхала. Спросите у доктора, он скоро к вам явится. Он у нас такой добрый, такой внимательный; как он только не хлопотал, чтобы спасти вас!

— Напрасно, — едва слышно ответила Маруся.

В это время вошел в комнату и доктор.

Доктор Петров, человек еще довольно молодой, пользовался в больнице и славою опытного врача и чрезвычайно гуманного человека. Он был холост, избегал женщин и весь отдавался больным и науке, за которой следил не только на практике, но и в теории, выписывая массу разных новейших медицинских книг и журналов.

— Ну, сударыня, мы вас прямо-таки из когтей противной старушки вырвали, — обратился он весело к больной.

— Очень жаль, доктор, что не могу вас за это благодарить: мне приятнее было бы умереть, — едва слышно ответила Маруся.

Доктор немного сконфузился.

— Вот тебе и раз! А мы все думали, что вы так будете рады!

— Чему же тут радоваться?

— Как чему? Вы еще так молоды, что жизнь еще будет дарить вас своими улыбками.

— Это на каторге?

— Ну, зачем на каторге? Там вам делать нечего, и вы туда не пойдете.

— Доктор, скажите правду, жив Вавилов?

— Ну, это, сударыня, мы оставим до другого раза: вредно вам много-то говорить. Давайте-ка лучше я вас осмотрю да выслушаю.

— Прекрасно, все в порядке, — проговорил он через несколько минут. — Давать ей крепкий бульон, яйца и вино — пусть поправляется. Температуру все-таки меряйте и записывайте.

Доктор отдал это распоряжение сестре милосердия и ушел…

МАРУСЯ СТАЛА БЫСТРО поправляться, а частые беседы с доктором, который нередко заходил к ней и без дела, значительно ее оживили и придали новое направление ее мыслям. Ей стало несколько иначе рисоваться ее положение, мрачное, сосредоточенное настроение духа несколько изменилось. На ее бледных губах иногда стала появляться улыбка.

— Вот видите, я прав, — объявил как-то доктор, заметив одну из таких улыбок.

— Я бы оживилась и совсем возликовала, если бы вы сказали, умер ли Вавилов?

— На суде узнаете, а суд скоро состоится, как только я решу, что вы в состоянии явиться на заседание.

— Да я явилась бы туда хоть завтра, если бы знала, что он умер. Это меня бы вполне излечило и, конечно, подняло бы мой дух. Скажите, доктор, — допрашивала Маруся.

— Ну, извольте, — он умер в ту же ночь — довольны?

— Очень, доктор. Благодарю вас за хорошее известие. Что же, он умер на руках своей любимой жены?

— Ну, уж этих подробностей я не знаю.

— Наверное! Ха, ха, ха… любимой жены… Она правду сказала — мы теперь действительно «квиты».

— Но вы и жестокая же женщина!

— О, доктор, если бы вы знали, как жестоки были они со мной!..

— Да, я отчасти знаю, а чего не знаю — узнаю на суде; я попал как раз в число присяжных заседателей на эту сессию, и дело ваше меня шибко интересует.

— Как? Значит, вы меня и лечили, вы и судить будете?

— Как видите; сначала жизнь ваша целиком была в моих руках, а теперь участь ваша некоторым образом тоже… Судьба!

— Да, судьба! — задумчиво проговорила Маруся.

— Ну, а покуда до суда… примите-ка этих капелек, это не будет лишним, как успокоительное.

— Я совершенно спокойна, доктор, большое спасибо вам за все.

— Ну, хорошо, хорошо, а все-таки примите, — и доктор ушел.

Через две недели после этого разбиралось дело Маруси.

Громадное здание N-ского окружного суда не могло вместить в себя всех желавших попасть на слушание этого дела, сулившего разоблачить массу пикантных подробностей. Пускали по билетам, число которых было ограничено. Защитником Маруси был по назначению суда молодой адвокат, только начинавший свою карьеру. Ознакомившись, с формальной стороны, с делом в суде, он несколько раз заходил к подсудимой в больницу, где долго и откровенно беседовал с ней, и, благодаря этому, выработал прекрасный план блестящей речи…

В ДЕНЬ СУДА в десять часов утра обширная зала была битком набита любителями криминальных процессов. Заняты были не только скамейки, но и проходы между ними. В зале преобладали дамы. Присяжные заседатели уже все на своих местах.

Прокурор и защитник тоже заняли свои места, причем последний расположился недалеко от решетки, за которой скоро должна появиться подсудимая. Вот судебный пристав громко прокричал свое обычное «суд идет», публика заволновалась, встала, растворились двери, вошли судьи и заняли свои места.

— Введите подсудимую, — обратился председательствующий к приставу.

В ту же почти минуту раздались тяжелые шаги, зазвенели шпоры, и между двух жандармов, с саблями наголо, показалась бледная Маруся. Она ничего перед собой не видела. Секретарь внятно и громко прочитал обвинительный акт, Маруся едва слышала его слова; ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, ее душили слезы, но она всеми силами сдерживалась.