Трущобы Петербурга

И ВОТ МАРУСЯ зажила иной жизнью… Прошло несколько месяцев. Стоит жаркое лето. Оставшиеся в городе обыватели усердно по вечерам посещали бульвары и увеселительные сады. Загородный сад, где в театре шла довольно бойко живая, веселая оперетка, всегда полон посетителями. Цены в этом саду на все очень высокие, а потому он и посещался исключительно денежной публикой, равно как и из «этих дам» бывали там только самые шикарные.

Маруся бывала там ежедневно. Её шикарный костюм, её фигура, цвет лица, манеры — останавливали внимание многих, и в поклонниках у нее недостатка не было. Она постоянно ужинала в шумной компании и веселилась действительно вовсю, но, присмотревшись к ней внимательно, можно было заметить, что на душе у нее далеко не так весело, и что вином она лишь заглушает какое-нибудь ужасное горе. Обстоятельства не замедлили это подтвердить.

Объявлена была старая музыкальная оперетка «Цыганский барон» с участием известного опереточного баритона, приехавшего в N-ск только на два спектакля. Публики в саду собралась масса; театр, несмотря на удвоенные цены, был битком набит. Перед началом третьего акта, когда публика еще не вся ушла на свои места и многие гуляли, в отдаленной аллее сада раздались один за другим два выстрела.

Гулявшие бросились туда, и глазам их представилась такая картина: в аллее, слабо освещенной керосиновыми фонарями, на земле лежал и слабо стонал какой-то красивый, плотный мужчина, из груди которого струей лилась кровь, окрашивая его светлую летнюю пару, а возле него с бессмысленными помутившимися глазами стояла молодая красивая дама. В руке она держала еще дымящийся револьвер, который сейчас же и передала явившемуся на место происшествия полицейскому офицеру. Без всякого протеста, молча, она последовала, по приглашению того же полицейского, в участок, где полицейские приступили к составлению протокола и выяснению личности убийцы.

Через час после этого публике стало известно, что стрелявшая — девица Мария Бермамутская, а убитый ею — Вавилов, и что убийство это, несомненно, на романической почве. Толкам и пересудам не было конца, а нашлось много и таких, которые отлично знали жизнь Вавилова и его увлечение Марусей. Как бы там ни было, но Марусю отправили в участок, где на другой день снял с нее показания судебный следователь и препроводил в тюрьму.

И вот Маруся очутилась в одиночной следственной камере местного острога… Тянутся скучные, однообразные дни; делать нечего, читать нечего, говорить тоже не с кем — и несчастной Марусе ничего не остается, как перебирать в своей памяти всю свою неудавшуюся жизнь и по целым дням плакать.

На кого теперь она стала похожа? Где красивый гибкий стан, где блеск живых черных глаз? Некогда роскошные, длинные волосы, зачесанные в красивую греческую прическу, теперь были распущены и по нескольку дней не чесаны. Она ни о чем никого не просила, ничего не ждала для себя — только суда и каторги. «Хотя бы уже скорей», — проносилось у ней в голове.

Вот по коридору прогремела команда старшего надзирателя:

— Смирно!

Щелкнули по камерам замки — кто-то обходит заключенных.

Вот отворилась дверь и ее камеры, и на пороге показался проворный, щеголеватый прокурор.

— Ваша фамилия Бермамутская?

Маруся ответила кивком.

— Вы по делу об убийстве Вавилова?

— Да.

— Имеете какие-нибудь просьбы, заявления?

— Нет, не имею, — хотела было ответить Маруся, но вспомнила, что она скоро сойдет с ума от скуки, и наивно сказала: — Если мое дело еще не скоро будет разбираться, я бы просила доставить мне сюда из моей квартиры арфу.

Прокурор улыбнулся и, покручивая усы, заметил:

— Вы, сударыня, просите о чем-нибудь таком, что можно было бы исполнить.

— А этого разве нельзя, я ведь никому мешать не буду?

— Здесь, сударыня, тюрьма, а не кафе-шантан! — уже без улыбки сухо отрезал представитель Фемиды и поспешно пошел дальше.

Не выдержали нервы бедной Маруси такой жизни и через месяц тюремного заключения у нее началась нервная горячка. Маруся оказалась в тюремной больнице и в самом безнадежном положении. Она беспрерывно бредила и большею частью бредила тем, кого убила.

Вот она села на своей убогой постели и стала делать грациозные движения, как бы собираясь играть на арфе, перебирая в воздухе пальцами, а губы ее что-то шептали, и наконец, камера огласилась пением.

Но что это была за песня? Больничные сиделки и сестры милосердия привыкли хладнокровно смотреть на всякого рода человеческие страдания, но и у них сжималось сердце от жалости, глядя, как борется молодая жизнь с овладевающей ею смертью, как слабеет и теряется человеческий рассудок! На четырнадцатые сутки молодой организм победил, и Маруся пришла в сознание. Долго смотрела она недоумевающим взглядом на окружающую ее обстановку и, наконец, слабым голосом спросила сидевшую около нее сестру милосердия:

— Скажите мне правду: жив Вавилов?