Трудно быть инвалидом только первые сто лет

А он скучал по ней, как может скучать человек, намертво привязанный к четырем стенам и счастливый хотя бы малейшему изменению. Ему казалось, что он даже любил ее, его лапушку, так заботящуюся о нем, как мама. И гадал, когда ему можно будет предложить ей выйти за него замуж, и боялся, что она откажется.

Пока же почему-то ему показалось, что сегодня его обязательно выпишут и отправят домой, в Москву. Саша уже забыл об Америке, твердо помня, что он в Ижевске.

И осеннее солнце, щедро заливая теплотой палату, поддакивало его мыслям, что нынче он будет отпущен. Кошмар последних дней завершится, он вернется назад в привычную жизнь. Сегодня у него уже не было капельницы. И вообще никаких лекарств, что увеличивало настроение. Он почти выздоровел, раз его не лечат!

Саша с трудом повернулся на левый бок, чтобы посмотреть, что там творится на другой стороне. На правый бок ему вообще не удавалось лечь – не подчиняющаяся часть тела камнем тянула вниз, и в мягкой постели ему никак не удавалось сопротивляться параличу – любой движение и он быстренько делал оверкиль.

Правда, когда он ложился на левый бок, тот через некоторое время начинал болеть, но тут уж приходилось терпеть.

Где-то ближе к полудню медики прикатили тележку. Холодная, высокая и неудобная. Две санитарки с трудом перевалили Сашу с низкой кровати в тележку, требуя не поднимать голову и вообще не прилагать с его стороны никаких усилий.

Тело срывалось, он автоматически пытался удержаться, что вызывало с их стороны недовольство и ворчание. Трудно тянуть двум женщинам тяжелое тело взрослого мужчины.

Ох, когда Саша, наконец, лег на холоднющую поверхность тележки, он почувствовал себя на седьмом небе. Его отсюда увозят – безлюдная палата за день надоела – и, может быть, даже выпишут. И тогда он вернется к обычной жизни, перестав быть бесправным больным Ивановым! Господи, за что мне такое наказание с этим инсультом? Как он теперь будет жить, если будет жить. Наполовину парализованный, немой? Зам генерального ему не быть точно. Ну а если простым служащим вообще не оставят, в школу придется идти, работать за копеечки?

Санитарки катили с ним тележку, спотыкаясь, когда колеса попадали в выбоины или врезались порог. Тогда они потихонечку чертыхались, опасливо поглядывая на больного – не случилось ли что. Не ругается ли, бедолага? А то, говорят, богатый банкир из Москвы, пожалуются начальству, а те церемониться не станут.

А Саша лежал и глядел в перемещающийся потолок и пережевывал философские вопросы, которые, в общем-то, сводились к двум вопросам – во-первых, не умрешь ли (?), во-вторых, не проще ли будет, если умрешь (?).

Тележка закатилась в небольшую комнату с русской печью, заставив Сашу удивленно вскинуться. Откуда здесь печь в современном полумиллионике? Еще, поди, работает зимой?!

Одна санитарка по пути незаметно испарилась, а вторая с интересом смотрела, как она, слабая женщина, будет тяжелого мужчину перекладывать. Тележка была высокая, а кровать низкая. Если бы она поставила задачу сломать Саше пару костей, то все условия к этому созданы. Просто скинуть и все. А в остальном, – он смерил расстояние – ему туда никак не спуститься.

Простая санитарка оказалась куда смышленее, чем зам директора банка с двумя высшими образованиями. Она вышла в коридор и позвала больного поздоровее. С его помощью Саша мягко брякнулся на кровать и удовлетворенно вздохнул. Привычная больничная постель оказалась получше различных мягких кроватей. Так устал, словно сам по больничным коридорам шел, да еще тяжелый груз на себе тащил.

К удовлетворению, однако, примешивалась немалая тревога. Похоже, никуда его выпускать не собираются, и рано он обрадовался. Пилить здесь ему и пилить без права переписки.

Конечно, нельзя сказать, что Саша это не чувствовал. Но все-таки какая-то надежда оставалась. Романтическая мечта, так сказать. А его грубо шмякнули face of table. И спросить не у кого – после ухода санитарки остался один-одиношенек в палате и заходить, похоже, никто не собирается. Даже помыть пол или поставить болезненные уколы.

В реанимации хотя бы постоянно находились люди, было шумно и не скучно. А здесь четыре стены, дверь и холодная белая печь. Все. Саша грустно огляделся. Ах да, есть еще больничный обед, оставленный напоследок санитаркой. Он посмотрел на тарелки. То ли поесть, то ли выбросить в мусорное ведро… Внезапно появился аппетит. Он даже удивился.

Саша начал примериваться, как бы ему приблизиться к стоящему на столе обеду. Раньше его постоянно кто-нибудь кормил. А здесь пища есть, аппетит есть, физической возможности не было.

Проблема заключалась в том, что левая сторона тела все еще была парализована. Рука и нога слегка шевелились, но и только. Ни ходить, ни нормально взять

Он посмотрел на еду взглядом буриданова осла. С одной стороны еда, с другой – возможность вольготно раскинуться в кровати. Надо учесть, рискованный поход за едой может кончиться печально. Ходить-то он практически не умеет. Он и лежит с некоторым трудом.