Трудно быть духом

этот прискорбный факт, когда до катастрофы остались мгновения. Он

ворвался в каптѐрку, завывая во весь голос:

– Бляха! Ходоков… отравил, гад! Бумага есть?!

Евсеев и Прохоров переглянулись и дружно заржали. Прохоров

покачал головой.

Фома отчаянно зарычал на Евсеева:

– Чѐ ржѐшь?! Диктанты где?

– Сжѐг… Ты ж сам сказал…

– А-а! – взвыл Фома, лихорадочно выдвигая ящики стола. – А

газета где?! Где газета?! Была же тут!

Прохоров обрадовал друга:

– Еѐ прапор забрал…

– Бляха!. Ну, Ходоков!. Одуванчики… мать! – завопил Фома,

хватаясь за живот.

Он выбежал из каптѐрки в казарму.

– Бумагу, срочно!

«Духи» растерянно уставились на младшего сержанта. Новая

вводная была непонятна. Как реагировать на неѐ, никто не сообразил.

– Блин, хрена вылупились?! – заорал возмущѐнный Фома.

Внезапно он заметил Ходокова с общей тетрадью. Рядовой сидел

на табуретке, выводя на обложке свою фамилию.

– Ходоков, бумаги дай!. Отравил, гнида!. Быстрее! – рявкнул

младший сержант.

Солдат трясущимися пальцами пролистал тетрадку:

– Сейчас… Я вырву!

100

– Какое, на хрен, вырву! – мучительно сморщился Фома. – Ой-ѐй!.

Выхватив тетрадь, он помчался по направлению к туалету.

«Духи» проводили его взглядами, с трудом сдерживая смех…

Товарищ младший сержант покинул насест под звук смываемой

воды. Он вернулся в мир живых, подтягивая штаны. Под мышкой у него

торчала тетрадка Ходокова.

Фома положил еѐ на подоконник, застѐгивая ремень. Внезапно он

замер, осенѐнный какой-то мыслью. Потом схватил тетрадь, быстро

перелистывая страницы. Несколько листов в середине были небрежно

вырваны «с мясом». Фома дошѐл до конца. Последний лист тоже

отсутствовал. Вместо него красовалась линия отрыва.

Младший сержант полез в нагрудный карман. Достав оттуда

тщательно сложенную записку стукача, он приложил еѐ к оставшемуся в

тетради обрывку. Записка совпала идеально.

– Ходоков стучит! Точно! С-сука!. – констатировал Фома.

В каптѐрке его сообщение подвергли сомнению. Прохоров

неуверенно предположил:

– Ну, это ещѐ не доказательство… Лист мог и кто-нибудь другой

вырвать…

На такой случай у Фомы оказался припасѐн убойный аргумент:

– Фигня!. Я вспомнил, где я почерк видел! – Он достал ещѐ одну

бумажку. – Вот! Ходоков мне песню для альбома переписывал!.

Текст песни лѐг рядом с запиской для Колобкова. Даже при

беглом сравнении сомнения отпали.

– Ну, как вам доказательства?! – спросил Фома.

Некоторое время Прохоров и Евсеев молчали, отдавая дань

дедуктивному гению.

– А на диктанте маскировался, значит… Почуял, сука! – наконец

подал голос Евсеев.

101

Сержант Прохоров сжал кулаки:

– Убью гада! – он ломанулся в казарму.

На этот раз пришла очередь Фомы тормозить друга.

– Подожди! Есть план…

Рядовой Ходоков мыл окна в каптѐрке. Мыльная вода пенилась в

ведре. Чавкала, ныряя туда, грязная тряпка… За столом по-барски

развалился Евсеев. Фома стоял над душой у «духа», наблюдая за

работой.

– Тщательней давай! Чтоб утром старшина пришѐл и подумал, что

стѐкла спѐрли! – Он улыбнулся, обращаясь к Евсееву. – Во Николаич

удивится: не он, а – у него!.

Ходокову работать не нравилось. Он ворчал себе под нос:

– А чѐ всѐ я? Я вчера дежурил…

А это тебе, Ходоков, за варенье твоѐ из сорняков. Погубить хотел

сержанта своего? Я чуть копыта не отбросил! Полдня в позе орла! –

пояснил Фома.

– Я не знал, что оно испорчено…

– В следующий раз будешь знать! Я тебя сперва самого

накормлю… А потом подожду пару часов… – Он провѐл пальцем по

подоконнику. – И здесь потом протрѐшь, понял?!

– Тут же чисто…

– Ты что-то сказал?! – разозлился младший сержант.

Ходоков сразу утих, продолжая угрюмо орудовать тряпкой. В

каптѐрку ввалился радостный сержант Прохоров с двумя пластиковыми

канистрами. Он поставил их на стол:

– Бочонки готовы! Осталось наполнить мѐдом!

Евсеев очнулся от грѐз:

– Вы чѐ замутить собрались?

102

– Сегодня ночью в лес пойдѐм, – понизив голос, сообщил Фома. –

Пора нанести визит к старичку-спиртовичку…

– За самогоном, что ли?

– За ним родимым… Завтра день албанской авиации, бухать будем!

Евсеев с опаской предупредил:

– Сегодня вообще-то Колобок дежурит.

– А хрена нам Колобок?! Мы от лисы ушли, от волка ушли… а от

Колобка и подавно уйдѐм!.

Фома с Прохоровым дружно заржали. Ходоков закончил работу,

взял ведро и направился к двери.

– Ты всѐ? – остановил его Фома.

– Да…

– Ладно, свободен, душегуб… Ведро только оставь!

Ходоков удивлѐнно посмотрел на младшего сержанта. Поставив

ведро на пол, он вышел. Сержант Прохоров, загадочно улыбаясь,

плюнул в мыльную грязную воду, в которой плавала драная вонючая

тряпка…

Дневальный по второй роте спал сидя. Из его открытого рта

вырывался негромкий, но отчѐтливый храп. Остальной народ тоже

дрых, не ворочаясь. По-военному единообразно и крепко.

Рядовой Ходоков открыл глаза. Он тихо поднялся. Кровать чутко

скрипнула. Рядом шевельнулся заспанный Вакутагин.

– Ты чиво?.

– В туалет… Спи!

Вакутагин перевернулся на другой бок, засыпая. Ходоков