Трое из Кайнар-булака

— Пусть женится на другой, — равнодушно произнесла Шаходат. — А я все равно поеду учиться!

— Подумай, какой позор ты навлекаешь на голову Пулата-ака, — сказала Мехри, опешив от решительного тона сестренки. — Как же мы людям в глаза будем смотреть?!

— И ты подумай, опа. К чему мне было столько лет учиться? Чтобы быть женой тракториста?

— Не забывайся, Шаходат, — упрекнула Мехри, — ты выросла в доме тракториста, и, дай бог, каждой девушке это. Самое лучшее отдавали тебе!

— Спасибо вам за это, опаджан! Вы и почча для меня все равно, что мать и отец. За «тракториста» извините. Дело не в том, кто будет моим мужем, а…

— В чем же тогда? Может, ты себе учителя подыскала?

— Нет. Дело в том, что я — комсомолка, опа. Учиться меня посылает комсомол. А во-вторых, лечить людей нужны специалисты. Вот я и буду, может, самым первым доктором-узбечкой в Шерабаде.

— Не знаю, кем ты станешь, — сказала Мехри, — а старой девой — это точно!

— Значит, судьба, опаджан!

— Услышал бы твои слова Пулат-ака, — проворчала Мехри, — прошелся бы раз пять по спине камчой, сразу б забыла про свой институт! Чего ж ты при нем молчала, а?

— Камчи опасалась, — усмехнулась Шаходат. Она уже собрала узелок, чтобы вернуться в Термез. — Если вы мне запретите учиться, я больше в этот дом не вернусь, опа!..

С первой арбой Шаходат уехала, а Мехри, скрыв случившееся даже от хола, поспешила к Истокиным. «Ксения-опа все знает, — думала она, — и даст разумный совет». Та, выслушав рассказ о дерзком, с точки зрения Мехри, поступке девушки, поняла, что семья Пулата окажется в неудобном положении, и в первую очередь глава ее, ведь говорят же, что лев по следу не возвращается, а мужчина от слова не отказывается. Но и Шаходат можно было понять: девушка, видно, немало передумала, пока решилась на такой шаг. Ослушаться родителей… для этого нужно иметь сердце льва! К счастью хозяйки дома, вернулся Истокин, и он, узнав, в чем дело, сказал, что Мехри должна гордиться своей сестренкой, а не ругать ее. «Поговорите с Пулатом, — предложил он Мехри, — если не получится, я сам постараюсь убедить его».

И вот теперь Мехри подумала, что наступил этот момент.

— Пулат-ака, — сказала она. — Шаходат больше не вернется в наш дом.

— А куда ж она денется? — насмешливо спросил Пулат. — Дом новый купила?

— Нет. Я ее выгнала, — соврала Мехри.

— Не узнаю тебя, кампыр, — также благодушно произнес он. — Если не секрет, за что?

— За дерзость, ака. Думаю, что и вы поступили бы так же.

— В чем она проявилась, ее дерзость? — спросила хола.

— Отказалась выйти замуж.

— О, аллах, — воскликнула хола, — какого шайтана ты вселил в душу девушки?

— Почему? — спросил Пулат.

— Едет учиться на доктора. В Ташкент. На пять лет.

— Гм. А кто ей разрешил?

— Говорит, комсомол посылает, ака. Вот я и выгнала ее, мол, иди к своему комсомолу, если он тебе дороже чести семьи. Пусть он тебя кормит и одевает, а про нас забудь! Уехала, бесстыдница!.. Я уж и к Ксении-опа ходила, и Миша-ака слышал о нашем с ней разговоре. Не знаю, что и делать.

— А что Мишавой сказал? — спросил Пулат.

— Посоветовал гордиться ею, а не строить препятствия. Пожалел, что бог не дал ему дочери, а то бы, мол, сам отвез такую в институт…

«Так тебе и нужно, несчастный сын ослицы! — Это было первое, что он мысленно высказал в свой адрес. — Обрадовался, что свояченица закончила семилетку с похвальной грамотой, ходил — грудь колесом от гордости за нее. Развесил уши, и, едва директор школы предложил послать ее в интернат, согласился с готовностью слуги!..» Потом он вспомнил, что он все-таки бригадный механик, «воспитатель людей», как всегда старался внушить ему Истокин, что он «обязан быть сознательнее даже самого сознательного тракториста». К тому же он знал, что Советская власть раз уж пообещала сделать женщин равноправными, то рано или поздно добьется этого, и ему, Пулату, каково будет услышать о себе презрительное слово «феодал»?! Правда, Шаходат могла предупредить его об этом раньше, все-таки не чужой он для нее человек, тогда, может, и сватовства бы не было, ну а теперь… Неудобно ему перед Батыром и его родителями… С другой стороны, если уж Истокин посоветовал не мешать девушке, то, пожалуй, надо сделать так. Мишавой еще ни одного раза не советовал Пулату дурного! А Батыр… Он ведь и сам комсомолец, поймет ее.

— Жестоко ты обошлась с ней, — сказал он Мехри.

— Скажи мягко, Пулатджан, — вмешалась хола. — Эту бесстыдницу надо было б камнями забить до смерти!

— Жестоко, хола, — повторил Пулат.

— Что вы говорите, ака?! — воскликнула возмущенным тоном Мехри. — Я очень уважаю Мишу-ака и Ксению-опа, но… живем мы с вами по своим обычаям, а не по русским. И пока я жива, не видать Шаходат порога моего дома!

А Пулат чувствовал, что тон жены — бравада, что она в душе одобряет сестренку и радуется, что туча над нею пронеслась. Но он не подал виду, что уловил фальшь, и произнес как можно строже: