Триумф безголовых

– Даже так? – От удивления Псина не донесла до рта кружку с молоком и поставила ее обратно на стол. – Каюсь, у меня хватает поводов тебя ненавидеть. Но уж нет, извини – я еще не готова отрубить тебе ногу или руку.

– И не нужно, – ответил монах. – Просто сделай меня слепцом. Не настоящим, само собой – мои глаза мне тоже пока дороги. Но раз ты умеешь превращаться в старушку, значит сможешь прикинуться и слепой? А раз ты можешь сделать это с собой, то и со мной тоже, я прав?

Прежде чем ответить, Вездесущая допила молоко, не сводя при этом с монаха оценивающего взгляда. Точно также смотрел на глыбу мрамора скульптор, которого мой отец однажды пригласил во дворец, желая увековечить себя в камне. Вот и Псина, словно тот ваятель, прикидывала, справится ли она с задачей, поставленной ей кригарийцем.

– О такой возможности я не подумала, – заговорила наконец Псина. И уже без скепсиса, с которым она до этого оценивала все идеи Баррелия. – Но поскольку ты сам это предложил, знай – я не пойду на полумеры и обычное притворство. Если не хочешь быть разоблаченным, будешь не просто изображать из себя слепца. Ты станешь им. А заодно уродом – например, жертвой пожара. Такой, на которую нельзя смотреть без содрогания.

– Благодарю. Именно это мне и хотелось от тебя услышать, – кивнул Пивной Бочонок. – Но если я вправду ослепну, значит мне потребуется поводырь?

– Так и есть, – согласилась Вездесущая. – А в чем загвоздка?

И ее взор обратился на меня.

– Хотя я бы предложила взять махади – она немного тренировалась играть такую роль, – добавила канафирка. – Однако чую, ты откажешься.

– Пожалуй, что так, – ответил монах. – Разве только откажется сам Шон, и тогда…

– Не дождешься! – огрызнулся я. – У меня, между прочим, тоже есть кое-какой опыт. Когда в Дорхейвене наш престарелый дворецкий потерял зрение, я водил его по замку. Он, конечно, меня об этом не просил, но тогда я был еще мал, и это казалось мне интересной игрой. Особенно, когда старик на ощупь угадывал, где мы с ним находимся.

– Не уверен, что со мной тебе будет также весело, – подмигнул мне Баррелий. – Но на сей раз тебе придется играть всерьез и долго. Чем раньше мы явимся в храм, тем меньше вызовем подозрений у курсоров и храмовников…

Сказано – сделано. И вечером того же дня мы с кригарийцем были уже на пути к Главному храму Капитула.

Магия Вездесущих – а как иначе назвать это искусство? – сотворила с ван Бьером еще большее чудо, нежели с «состарившейся» Псиной. Когда она описала нам, в кого намерена превратить монаха, я и близко не представлял, что в итоге получится. А когда увидел его преображенного, даже отшатнулся, решив, что передо мной совершенно другой человек.

Прежде всего меня устрашили его глаза. Я-то наивный думал, что монаха всего лишь заставят держать их закрытыми, но когда он вытаращил на меня настоящие бельма, я едва не заорал от испуга. Который был усилен тем, на каком лице эти глаза находились!

Двухнедельная кригарийская борода, а также усы и лохмы были начисто сбриты. Но кожа под ними оказалась вовсе не гладкой. Почти вся голова монаха представляла собой сплошной ожог. Не свежий, а зарубцевавшийся, но симпатичнее он от этого не стал. Иными словами, ван Бьер стал не просто слепцом, а настоящим чудовищем. Приснись оно мне в ночном кошмаре, я проснулся бы в холодном поту и потом несколько ночей не смог бы уснуть. Но сейчас я пребывал наяву. И глядел на реального монстра, даром что созданного руками Вездесущей.

Завершал этот неприглядный образ горб, коим Псина также обременила жертву своих фокусов. Горб был небольшой, но узнать Баррелия по фигуре тоже стало невозможно. Особенно когда его нарядили в рубище и дали в руки клюку.

Меня тоже переодели в лохмотья и испачкали мне лицо – все, что требовалось для образа маленького поводыря. А еще приказали называть ван Бьера папой. Для пущего драматизма и правдоподобия. Казалось бы, ничего сложного, но когда я хотел в первый раз произнести это вслух, то замялся. И во второй раз замялся, и в третий. Пришлось упражняться. Но под суровыми взорами наставников – особенно того, что буравил меня фальшивыми бельмами, – я поборол в себе неловкость. И вскоре «трудное» слово отскакивало у меня от зубов так, как не отскакивало оно, даже когда был жив мой настоящий отец.

Также Псина велела монаху оставить все клинки вплоть до мелкого ножика. На что он, впрочем, не возражал. Не хватало еще, чтобы все старания Псины пошли насмарку из-за того, что у него вдруг найдут оружие. Которое в священных местах разрешалось носить лишь храмовникам да гвардейцам тетрарха, о чем всяк идущий в храм обязан был знать…

Глава 30

И пошли мы с ван Бьером… хочется сказать, как в красивых балладах – солнцем палимые и ветром гонимые. Но нет, не скажу. Потому что солнце уже зашло и оно весной в Эфиме не особо греет, а ветер, наоборот, дул нам в лица.