И когда всем все понятно, а дорогая, которая устала ждать, спать и пить одна, идет – по привычке, назло, в гардеробную, выбирает платье, туфли и шубу, потому что чертова русская зима, вызывает такси, делает макияж, хотя нет сил, но нужно кому-то доказать, что все в порядке, едет в город, к таким же – со своими историями, чтобы заказать вино, а потом пить коктейли в Wall Street и спасаться – уже не одной – от бесконечного одиночества, ожидания, что в один день все изменится. И от мыслей, что вот уже 24 и ты стареешь, а он стареет больше, но думает, что будет жить вечно. Или у него все это было и не нужно. И эта любовь, которая так редко, но все же видится теми ночами, когда они вдвоем, когда выключен телефон, и он говорит «пожалуйста, не спи», и ты говоришь «только не спи», а он говорит «спи, я буду тобой любоваться». И вы прижимаетесь друг к другу, потому что, кажется, весь мир против вас, и хочется продлить минуты, которые вы вырвали, спасаясь. Но на самом деле это вы против мира, и только вы виноваты в том, что утром – снова вместе, – но надо включать телефон. И вы цепляетесь, пытаетесь продлить, но есть обязательства перед всем миром. И неизвестно, сколько времени одиночества до следующей встречи.
Зеленое короткое платье с открытой спиной и качелями в районе груди из синтетического материала, его не так легко порвать, оно создано для клубной жизни, жаль, что клубная жизнь ушла в прошлое. Помню свои восемнадцать, прошло 6 лет.
А на поверку оказывается – все, что ты можешь, так это тратить заработанные бессмысленным трудом деньги без всякого удовольствия. На рестораны, выпивку, бензин, такси, тушь для ресниц Yyes Saint Laurent, тени Dior и Мае, покупая всякий раз одни и те же цвета в надежде заполнить неохваченную палитру. И туфли, бежевые Louboutins, 37-й размер, которого никогда нет в Столешниковом, и эта бесконечная возня, люди, очереди. Чтобы быть красивой (красивее?), удержать молодость, которая сочится сквозь пальцы. Задержать мгновение, потому что ничего не успеваешь. Смотреть на детей, родившихся в браке, но без любви, или без брака, потому что мужчина слишком занят подсчетом своих денег и денег, которые отхватили две бывшие жены при разводе, и в паранойе, а если не в паранойе, то в депрессии, потому что так и не оправился от финансового кризиса. И вот тебе 200 тысяч в месяц или 150, потому что я не уверен, что ребенок мой… И да, я не хочу видеть этого ребенка.
Потому что вдруг он окажется похожим на меня, или понравится мне, или родится гением, или скажет «папа», или – того хуже – чего-то потребует. А меня и так развели на адские миллионы эти две бесконечные стервы – бывшие жены, так что мне легче давать тебе эти 150 тысяч и верить, что ребенок не мой.
И мы примечаем, растолстела ли Н., а М…. и как будет со мной. И весы в буквальном смысле оказываются на одной чаше весов, весы и бесконечное одиночество, а на другой – ребенок, твой выброс в этот мир. Маленькое беспомощное существо, которое подписалось под сделку – любить тебя безо всяких условий, молодую, нервную, эгоистичную, стареющую, раздражающуюся по мелочам. Скрягу, транжиру, многообещающую, но растерявшую все по дороге. Бессмысленную, бездарную, доживающую свой век.
Бедное существо, знало бы оно об условиях сделки.
Все, что у меня есть, это ты.
Все, что у меня есть, у меня в голове.
Все поменялось.