Трюк (ЛП)

Я продолжаю следить взглядом за Ноа, как он передвигается по залу от одной большой и важной шишки к другой, побольше и поважнее. Обнаженный Ноа — это нечто. Но Ноа в смокинге? Он мне почти больше нравится.

Почти.

После того, как меня в десятый раз останавливает совершенно незнакомый человек и заставляет рассказать о том, как я публично открылся, у меня появляется непреодолимое искушение надраться до потери пульса. Однако в глазах прессы это будет выглядеть не очень хорошо, поэтому я остаюсь трезвым как стеклышко, ненавидя каждую минуту этого фарса.

Единственным утешением является осознание того, что ночью я окажусь в постели Ноа и буду творить с ним всякие непотребства. Или он со мной. На самом деле, без разницы. Мне все равно. Я думал, после нашей секс-сессии по Скайпу, Ноа будет рваться оказаться внутри меня. Но, даже проехав два часа до Фили, чтобы меня трахнуть, он струсил. Не то чтобы я сильно протестовал. Боялся, что если нажму слишком сильно, то оба останемся ни с чем.

Я наконец-то отрываюсь от толпы под предлогом, что мне нужно в туалет, и прячусь в углу, где меня и находит Мэддокс.

— Как ты? Держишься? — спрашивает он.

— Все пытаюсь отыскать твоего бойфренда, чтобы отпроситься и убраться, наконец, домой.

— С какой бы радостью я с тобой уехал. Дэймон там, активно общается.

Я бросаю взгляд на шипящий темный напиток, не спрашивая, вырываю его из рук Мэддокса и залпом выпиваю. Кривясь, я смотрю на пустой бокал:

— Просто кола?

— Не хотел напиваться, пока Дэймон тут налаживает связи.

— Как думаешь, если пригрожу, что наклюкаюсь, он отпустит меня домой?

Мэддокс смеется.

— Можешь попытаться.

Наконец мне удается добраться до Дэймона. Всего пара угроз, — совершенно пустых, о чем Дэймон прекрасно осведомлен, — и мне наконец-то дают вольную. Так бы и расцеловал. Но не буду. Вместо этого отправлюсь домой к Ноа и зацелую нахрен его.

От одной этой мысли в штанах становится тесно.

Но сегодня явно не мой день. Пробки снова просто сучьи. Так что, когда мы наконец, спустя сто лет, добираемся до дома, возбуждение сменяет безумная усталость. Я плюхаюсь на кровать лицом вниз, даже не потрудившись снять пингвиний костюм.

— Слава богу, все закончилось.

— Да ладно, все было не так уж и плохо.

— Ну, не ужасно, но мне пришлось общаться с кучей народу. Как же это сложно.

Ноа смеется:

— В этом и есть весь смысл благотворительных вечеров.

— Ты привык к этому трепу. А я обычно хмуро смотрю на людей, и они оставляют меня в покое.

— Ты отлично общаешься с поклонниками.

— Потому что должен. Если бы мне платили доллар за каждый раз, когда пришлось выслушивать, как важно, чтобы все геи-спортсмены совершили каминг-аут, я бы уже был богаче тебя.

Я зарываюсь головой в подушку Ноа и чувствую, как на меня опускается тяжесть.

— Знаю, эта часть твоей работы — отстой, и паршиво, что тебя сделали эдаким гей-идолом, но в чем-то эти люди сегодня были правы. Ты же не будешь утверждать, что в НФЛ кроме тебя геев нет. Так же как и Дэймон не был единственным геем-бейсболистом. Чем больше спортсменов откроются, тем легче будет всем.

— Но почему именно я должен быть тем самым парнем? — Как же жалко звучит мой голос.

Меня беспокоит не только то, что я стал первым открытым геем в футболе. Что, если ничего не выйдет? Что, если я получу новый контракт, а потом вылечу? Какой урок из этого извлекут пацаны, которые хотят играть в футбол? Что мы недостаточно хороши? Что не можем быть лучшими?

Есть причина, по которой никто не хочет «выходить из шкафа». Моя карьера рухнула из-за вынужденного раскрытия, и теперь я должен бороться за возвращение. Тем, кто не побывал в моей шкуре, легко говорить о повальном каминг-ауте. Они понятия не имеют, каково это — заходить в общую раздевалку.

— Ну да, тот факт, что тебя застали в ночном клубе со спущенными штанами, к этому никакого отношения не имеет, — бросает Ноа. — В идеальном мире ты бы сделал это тогда, когда бы счел нужным. Но жизнь далека от идеала.

— Не напоминай.

— Может быть, когда-нибудь. — Легкие поцелуи покрывают мою шею, плечо. — Я тебе рассказывал, как отец раскрыл меня перед всем миром?

Я напрягаюсь.

— Что?

— Когда меня застукали с Натаниэлем, отец вместо того, чтобы поговорить со мной, созвал своих советников. Они ему порекомендовали принять действительность и не пытаться ее скрыть, потому что она может быть полезна для кампании. Через несколько дней отец созвал пресс-конференцию и сообщил во всеуслышание, как он горд, что его сын — гей.

Я перекатываюсь на спину и оказываюсь с Ноа лицом к лицу.

— Какого хрена? Это отстой.

Ноа пожимает плечами.

— Обо мне все знали, кроме родителей. Для моих друзей это не было секретом. Если бы я запротестовал, думаю, отец бы не стал так поступать. — Сомнение во взгляде выдает, что Ноа не так уж и уверен в своих словах. — Но я на себе испытал то, через что ты прошел, и знаю, как это тяжело. Если бы мог, я бы сделал так, чтобы у тебя все было иначе.

Голос Ноа становится тише, он прижимается лбом к моему.

— Я бы разделил с тобой этот груз, снял бы его с твоих плеч, чтобы дать передохнуть.