Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Старая Рыночная площадь* Пуатье издавна изобиловала торговыми лавками, но, помимо места совершения коммерческих сделок, выполняла также и иные, куда менее приятные функции. Там, где два века спустя скульптор Жируар воздвиг каменную статую Людовика XIV, возвышалась виселица с раскачивающейся на ветру верёвочной петлёй. Иногда это зловещее сооружение простаивало без дела, но уж если получало жертву, то не выпускало её по несколько дней кряду. Удавленник с посиневшим, расклёванным воронами лицом, источал запах тлена, напоминая о бренности жизни и беспощадности правосудия. Такое соседство ничуть не пугало жителей ближайших к площади улиц Ренар и Гамбетта и играло даже на руку торговцам. Публичные казни привлекали зевак, а, значит, и потенциальных покупателей в их лавки. Наиболее предприимчивые горожане, имевшие комнаты и чердаки с окнами, выходящими на площадь, за определённую плату сдавали наблюдательные места желающим поглазеть на экзекуцию.

В те дни, когда осуждённого, принесшего покаяние на паперти Нотр-Дам-ля-Гранд, привозили на Рыночную площадь, толпа обыкновенно собиралась немалая. Однако очередное жертвоприношение виселице, хоть и освещалось глашатаями на перекрёстках целых полдня, получило не так уж и много внимания. Зрители были обмануты в своих лучших ожиданиях и постепенно разбрелись кто куда. Самые дотошные вяло следили за тем, как мэтр Жоэль Лебель, присяжный палач, взобравшись по приставной лестнице, прилаживал в петле безжизненное тело. Мало удовольствия смотреть на казнь того, кто уже мёртв! Он не ощущает ни позора, ни боли, он не корчится в предсмертных судорогах, но его всё равно надо вздёрнуть, хотя бы в назидание другим.

Палач закончил свою работу и, утерев пот со лба, спустился вниз. Окоченевший мертвец вытянулся в петле, длинный и жуткий. У висельника отсутствовал правый глаз. Повязка, прежде прикрывавшая его, потерялась, обнажив старую затянувшуюся рану, окружённую морщинками кожи. По этой примете — по пустой глазнице, всякий опознал бы Себастьяна Монгрена, короля нищих, владыку трущоб. Он нёс наказание за злодеяния, совершённые им и его подручными. На горле его зияла рана, оставленная не верёвкой. Цыганский герцог, стоя поодаль от подножия виселицы, с мрачным удовольствием следил за работой мэтра Лебеля, не пропуская ни одного его движения. И, когда труп оказался подвешенным меж зловещих перекладин, Гожо цокнул языком и заметил:

— Славно сделано, клянусь Альдебараном! Псу — волчьи клыки!

Кривой Себастьян был плохим королём, не в меру алчным, излишне жестоким, зачастую пренебрегавшим жизнями подданных в угоду личным желаниям. До сих пор никто не оказывал ему должного сопротивления. Но всякая коса однажды находит на камень. То же случилось и с Себастьяном. Владыка Арго остался один на один с противником: хранителей тела господина, занятых спасением собственных жизней, не оказалось рядом. Себастьян Монгрен рассчитывал разделаться с соперником испытанным способом: повалить наземь, коленом придавить грудь, полоснуть лезвием ножа беззащитное горло. Но этого именно, казалось, и ждал от него враг, и не дал ему совершить задуманное. Рука с занесённым для удара клинком неловко резанула наугад и тут же, перехваченная, угодила в живые тиски. Уже с этого мига злосчастный бродяга был обречён. Себастьян взвыл, рванулся, покатился кубарем — враг не выпускал его, враг всем своим весом прижимал его спиной к земле, враг вышибал из него дыхание. Пальцы разомкнулись и бесполезный теперь нож, выпав, звякнул о камень. Свободная рука Себастьяна цапнула темноту, но это уже было жестом отчаяния, это уже не могло помочь. Поверженный король оцепенел от страха: сама смерть стиснула его в цепких объятиях, смерть шипела ему на незнакомом языке:

— Loop naar de hel! **

Кричала цыганка. Этот крик был последним звуком, который услышал владыка королевства Тюн.

Эсмеральда, как была, в одной камизе, босиком, выскочила на улицу, невзирая на запрет Тристана. Никто из слуг не преградил ей дорогу — да никто, пожалуй, и не смог бы в ту минуту удержать её. Холодная мостовая колола её крохотные ступни, рядом ещё дотлевал ночной бой, но цыганка не замечала ни бродяг, пустившихся наутёк, ни боли. Она позабыла даже о мести. Владыка арготинцев угрожал её другу, а она не могла в очередной раз потерять того, кто любил её, кто вынужден был страдать из-за неё. Цыганка знала, как свирепо и беспощадно бьются бандиты во Дворе чудес за обладание вожделенной добычей. А у неё в руках, как назло, не оказалось ни кинжала, ни хотя бы палки, чтобы огреть Себастьяна и тем помочь Тристану. Ей оставалось следить за схваткой, судорожно пытаясь определить, кто одерживает верх. Взвинченные нервы не выдержали. Из горла цыганки вырвался пронзительный крик, взвивающийся прямо к звёздам, достигающий в своём отчаянии самых необозримых высот. В ту же минуту другой голос, бодрый и радостный, возвестил об окончательной победе армии Гран Рю.