Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Первым побуждением несчастной цыганки было юркнуть в ближайший переулок, покуда всадник не опомнился. Однако мысль о неумолимости рока удержала её на месте. Судьба вновь отдавала её Тристану Отшельнику, сталкивая и сводя охотника и жертву, словно им предназначено быть вдвоём. Цыганка, недавно заявлявшая, что скорее бросится в реку, чем вернётся к своему преследователю, покорилась и не сбежала. Опустив голову, Эсмеральда шагнула навстречу спешившемуся Тристану и, вздрагивая в беззвучных рыданиях, упала ему на грудь, бормоча:

— Отомстите за меня… Отомстите за меня…

Он что-то ещё говорил ей, сомкнув крепкие объятия, тормошил и расспрашивал, но она, как в горячечном бреду, повторяла лишь одно.

Тристану не требовалось ничего объяснять. Опытный ловец, он знал замашки людей, с которыми сталкивался много лет; он понимал, кого и за что его призывали карать. По странному капризу судьбы дочь гулящей девки, выросшая среди бродяг, оказалась выше уличной грязи. А собратья, к которым она так стремилась из-под его надзора, макнули её в зловонную жижу порока. Боль сострадания сдавила сердце безжалостного фламандца. Эсмеральда взывала к нему об отмщении, требовала того, чего он ей дать не мог. О, будь то прежние времена, когда повелитель указывал всесильному прево очередную жертву! Как упоительно прогремел королевский голос в келье Бастилии!

— Хватай их, Тристан! Бей их, бей! Ударь в набат, раздави чернь!

И преданный Тристан, прикажи ему король, не ведая пощады, разделался бы с бродягами Пуатье, как поступил с их парижскими собратьями. По приказу короля, но не по капризу цыганки. Старые времена канули безвозвратно, ушли каплями дождя в раскалённый песок пустыни. Тристан лишился власти, он не имел права карать и миловать. Тристан не желал больше смертей. Ничьих.

— Будет тебе, — проговорил он, ласково гладя её по голове, как ребёнка, которого надо успокоить. — Тебе ли помышлять о мести? Где та кроткая девица, что оплакивала даже убийцу?

— Её больше нет! — отвечала Эсмеральда, всхлипывая. — Её растоптали, отняли последнее, что скрашивало её жизнь, лишили единственной надежды. Взгляните, мессир, у меня есть кинжал, предназначенный отплатить за моего Ферка, а я не смогла им воспользоваться.

Вывернувшись из его объятий, она выхватила припрятанный среди складок платья кинжал бедняги Ферка и разразилась таким жутким смехом, какой испускала некогда затворница Гудула, смехом, заставившим вздрогнуть даже бесстрашного Тристана Отшельника. Собравшиеся было зеваки, впечатлённые этим хохотом, отступили подальше от спятившей девицы.

— Я не смогла, не смогла! — воскликнула Эсмеральда. По её щекам текли слёзы. — Волчице осталось вернуться к волку, больше ничего!

Тристан, как известно, не выносил слёз. Вздёрнув губу, он одной рукой перехватил тонкое запястье цыганки, другой осторожно разжал её пальцы, заставив выпустить рукоять. Цыганка смолкла, словно на неё вылили ушат холодной воды. Она ждала, что королевский кум заберёт себе её единственное оружие, но тот, цокнув языком, осмотрел лезвие, так и этак поворачивая перед глазами.

— Добрая сталь, не чета этим гнутым чури*! — вынес вердикт Тристан, протянув цыганке подарок Ферка, мгновенно ею спрятанный. — Что ты мелешь такое, словно полоумная? — продолжал он. — Ты еле на ногах держишься, волчица, а цепляешься за кинжал! Много ли проку от него в твоих руках? Забирайся-ка лучше в седло, я отвезу тебя в гостиницу, где ты отдохнёшь и подкрепишься. Там уж сама решишь, что делать дальше.

Она вскинула голову, вопросительно глядя на него, чувствуя недосказанность в его речах.

— Ну! Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил королевский кум.

Не дожидаясь ответа, он настойчиво подтолкнул её к лошади и, легко прыгнув в седло, наклонился, схватил цыганку под мышки и посадил перед собой, как делал прежде. Свистнув козочке, будто собаке, Тристан направился в недавно покинутую им гостиницу, забыв о делах, которые привели его в Пуатье. Чувство, казалось, навсегда угомонившееся, снова всколыхнулось в его душе. Эти сплетённые воедино волнение, привязанность и сопереживание, которых стеснялся и не смел выказать грозный воин, низведённый до палача, назывались любовью — самым невероятным из чувств, какие мог испытывать Тристан Отшельник. Он ехал по Гран Рю, что давало цыганке успокоение: улица заканчивалась башнями ворот Пон-Жубер и мостом через Клэн, за которым лежало предместье Монбернаж. Это направление и нужно было девушке, оно вело прочь из города. Однако Тристан остановился возле двухэтажного здания гостиницы, принадлежавшей мэтру Фурнье, известному среди соратников по ремеслу непревзойдённым умением готовить паштеты.

Из распахнувшихся дверей поспешно выбежал трактирщик с красным от жара очага лицом. Гостеприимный, как все почтенные хозяева постоялых дворов, радеющие за процветание своего дела, он поклонился так истово, что его дородный стан сложился пополам.

— Господин, я не ожидал столь скорого вашего возвращения! — подобострастно забормотал он, лебезя перед отставным прево. — Чем могу служить вам… и вашей спутнице?