Тристан 1946

Все наши разговоры о замужестве Кэтлин обычно заканчивались ее возгласами: «Они будут счастливы! Да, да, я это чувствую. Я сделала им такой свадебный подарок, он и в старике пробудит страсть!» Как-то она взяла меня за руку и, глядя в глаза, прошептала: «Разве иметь любящего мужа для жены не большее счастье, чем любить самой? Шопен не любил Жорж Санд! Но он был благодарен ей за любовь и создал на Майорке свои прекраснейшие творения. Моя Кэтлин тоже создаст в Корнуолле что-то возвышенное и прекрасное. О да, у нее светлый ум. И большое сердие». И она уходила с томным видом.

Меня так и подмывало спросить Кэтлин: о каком волшебном подарке идет речь? Но стоило только заговорить с ней о муже, как глаза у нее становились пустыми и холодными, и поэтому я предпочитал не спрашивать. Но зато я решил поговорить с ней о будущем.

В конце февраля стало совсем тепло. Воспользовавшись тем, что в одно из воскресений Кэтлин и Михал что-то вместе делали в саду, я зазвал Кэтлин к себе. Должно быть, ей очень не хотелось идти. Они вообще не любят выполнять какую-либо работу порознь. Если Кэтлин готовит, Михал тоже торчит на кухне. Если он копает землю в саду, она стоит рядом с деревцем в руке. Когда-то уже давно она предложила мне застенографировать мой ежемесячный отчет для правления. Я сделал вид, что именно сейчас очень нуждаюсь в этой услуге. Продиктовав несколько предложений, в которых шла речь о складских помещениях для чая на Цейлоне, я сделал паузу и сказал:

— Кэтлин, в нашей фирме освободилась вакансия стенографистки. Как ты к этому относишься?

Она захлопала ресницами.

— Как я к этому отношусь? А какое мне до этого дело? Я не ищу службу. Вы специально позвали меня за тем, чтобы сообщить о такой перспективе?

В отличие от Ванды эта малышка на редкость многословна. Чем больше она озабочена, тем больше слов. Как я уже успел заметить, ее молчание — знак того, что она счастлива, но его она приберегает главным образом для Михала. Со мной и с жильцами Кэтлин по любому поводу готова вступить в беседу. Она словно бы заговаривает вас. Узнать от нее ничего нельзя, но уходишь с ощущением, будто выпил слишком много сладкого вина. У этой Изольды свои излюбленные жесты — быстрые и лаконичные. Она говорит так, словно бы сдувает с губ мыльные пузыри. Я всегда пытаюсь увидеть, куда улетают ее слова, — должно быть на ветер. Наша Изольда, беседуя с людьми, хотела бы уподобиться коту, шипящему на собак, или скунсу, отпугивающему врагов скверным запахом. Но из этого ничего не выходит — она гораздо красивее кошки и никого не может отпугнуть своим запахом. Иногда похоже, что она вообще не помнит, о чем говорит. Просто радуется звукам своего голоса, своему собственному теплу и не столько говорит, сколько поет, и не просто двигается, а танцует. Мне кажется, что, перечислив все ее чары, я приготовил какое-то несъедобное ассорти. Но как же мне еще определить всю эту несуразность, всю эту неестественность? Я не хочу, чтобы эта девушка мне нравилась. Сопротивляюсь, как могу.

Михал наделен теми же дарами. Он шаман. Гипнотизер. Их реакция на мир — это защитная оболочка, кокон, который они прядут.

Я говорю Кэтлин: У тебя столько всевозможных талантов, гораздо более ценных, чем умение готовить. Зачем зарывать их в землю?

Кэтлин мне: Ах, наверное, шницель вчера был недожарен? Почему вы мне сразу не говорите, если что не так? А вообще-то, это ужасно здорово, когда вы сердитесь! Ноздри у вас раздуваются, и вид такой решительный! А я, в общем-то, обожаю готовку. В школе моим любимым предметом была химия, потому что всегда что-то надо было подогревать, все эти тигельки, пробирки…

Я: Но все же ты выбрала не химию, а медицину.

Она: Я — выбрала? Ничего я не выбирала! Это отец за меня выбрал. Хотел, чтобы я побольше зарабатывала и обеспечила им старость. Его пенсии не хватает даже на покер.

Я: Стало быть, ты не любишь медицину?

Кэтлин срывается с места, разыгрывая маленькую вокально-мимическую сцену:

— Я не люблю медицину? А кто же занимался тестами для Михала? Кто следит за тем, чтобы он принимал витамины и спал на доске? Кто сказал, что я не люблю медицину? Наверное, мама. Она хотела, чтобы я стала важной дамой. Или, скажем, Кюри-Склодовской. Разве вы не знаете, что родители знают своих детей куда хуже, чем посторонние люди?

Вошел Михал с настороженным видом:

— Что ты здесь делаешь, Кася? — Он всегда называет ее Касей. — Ты же знаешь, что я не могу один и копать и сажать.

Почему он не может один копать и сажать — ддя меня тайна. Во всяком случае я понял, что подыскивать место для Кэтлин — пустое занятие.

По вечерам, в тех случаях, когда планы на завтрашний день менялись, я поднимался к ним наверх. И не сказал бы, что любимое их прибежище — тахта. Михал сколотил себе из старых дверей, которые отыскал где-то в гараже, чертежную доску. Иногда случалось, он что-то там рисовал, а Кэтлин, сидя рядом в кресле, следила за каждым его движением.