Тристан 1946

Я и сам терпеть не могу всех этих традиционных торжеств и ограничился тем, что в сочельник вечером отправился на «Женитьбу Фигаро». Как они провели сочельник, я не знаю и знать не хочу. Но на другой день Кэтлин устроила парадный обед и продемонстрировала свое кулинарное искусство отлично запеченной индейкой и ирландским пуддингом; у камина стояло деревцо, украшенное смешными польскими игрушками, которые Михал сам смастерил, а мне в качестве презента были преподнесены два роскошных галстука, которые — даю голову на отсечение — Михал, пока Кэтлин обольщала продавцов, потихоньку «увел» с какого-нибудь прилавка на Бонд-стрит. Мы распевали польские и ирландские колядки, Михал исполнял на аккордеоне солдатские песни, вполголоса скандируя тексты, было похоже, что Кэтлин их понимала, потому что она то и дело смеялась и хлопала в ладоши. При одной только мысли о безупречной мисс Линли и благовоспитанной миссис Смит меня пробирала дрожь, как вдруг в дверь постучали и в комнату вкатился мистер Смит с роскошной по тем скудным временам коробкой конфет.

— Merry Christmas, merry Christmas everybody [37], — повторял он, но смотрел только на Кэтлин.

Не успел он вручить свою коробку, как на пороге появилась мисс Линли с веточками падуба, на которых темнели красные ягоды.

— Я хочу пожелать вам, дорогой мистер Оконский, — протягивая мне букет, с чувством сказала она, — чтобы в нашей стране таланты вашего племянника были оценены по достоинству. Вам известно, что у него абсолютный слух?

Мне она вручила веточку колючего кустарника, Михалу — собственноручно связанный шерстяной шарф. Кэтлин получила в подарок вышитую салфетку «за веселую улыбку». И наконец сверху спустилась величественная миссис Смит. Не желая, чтобы противник действовал за ее спиной, она решила пригласить прекрасную ирландку, а заодно и всех нас к себе выпить по рюмочке.

Подобного рода человеческая глупость меня не умиляет, а бесит.

«Дорогая Притти, — написал я Ванде, — умоляю, уволь меня от твоей романтической пары. Они, конечно, великолепны, но я, видимо, стал стар и не выношу эксцентриков!» В ответ я получил письмо, начинавшееся словами— «Дорогой Горвенал…» Я оторопел: из письма следовало, что Притти сравнивает Михала и Кэтлин с Тристаном и Изольдой. Кажется, среди множества ослов, опекавших этих двух идиотов, самой важной персоной был Горвенал, учитель и наставник Тристана. Так я, мелкий коммерсант-чаеторговец, в 1946 году был наречен новым именем — я стал Горвеналом, защитником прав и интересов двух самых закоренелых грешников и клятвопреступников кельтского средневековья.

Я рассмеялся. Хотя мне вовсе не было смешно Обычно в тех случаях, когда судьба в очередной раз оставляет меня в дураках, я отправляюсь пешком в Гайд-парк взглянуть на деревья. Точно так же я поступил и теперь. Черное кружево ветвей на фоне молочного неба мне куда милее, чем стена зелени в душном городе с его нагретыми камнями. Я не заметил, как дошел до Кенсингтонского парка, где на островке посредине озера гнездятся всевозможные птицы и где в начале века Джеймс М. Барри поселил придуманного им для себя и других розовощекого сопляка, наделенного способностью летать. Я был совсем маленьким мальчиком, когда кто-то привез нам в Варшаву из-за границы толстую книжку под названием «Питер Пэн» с картинками Рэкхема, на которых был изображен розовощекий, пухлый младенец, совершавший всевозможные чудеса; он трогательно играл на пастушечьей свирели, плыл по реке — птичье гнездо заменяло ему лодку, а детская пеленка парус — и, усевшись на ветку, о чем-то беседовал со старым вороном. Но больше всего мне запомнилось воздушное путешествие этого подзаборника над крышами огромного города. В ночной рубашке до пят он летел над городом, словно маленький цеппелин. Я не умел тогда читать по-английски и не верил картинкам. И все-таки в Уяздовском парке нет-нет и поглядывал с мостика на пруд, где плавали лебеди да утки, и ждал, не появится ли вдруг маленький Питер Пэн.

Словом, я не прочь иногда насладиться приятной сказкой или побывать в опере. Но терпеть не могу, когда жизнь стилизуют под сказку. Я видел, как дети вокруг меня играли во взрослых, самых обыкновенных взрослых: в машиниста, кучера, лоточницу, балерину, отца семейства, короля, воришку. Громко гудели, пыхтели, махали руками, изображая поезд, самолет, пароход. Но я не видал ни одного мальчишки, который, раздевшись догола, изображая бы Питера Пэна. Сказки выдумали декаденты, которые из-за лени и страха, избегая зрелости, ищут спасения в искусственно созданном детстве, в то время как дети серьезно и обстоятельно играют во взрослых.