Тришестое. Василиса Царевна

В распахнутые настежь ворота, кренясь с боку на бок на ямках и буграх и натужно притом скрипя ступицами, вползла тяжело груженая подвода. Колеса ее расходились в стороны, решетчатые боковины ходили ходуном, едва сдерживая напор пузатых мешков и тюков. На тюках, почитай, на высоте локтей пяти от земли гордо восседал, упирая руки в колени… Тарас Бульба!!! О Бульбе царю-батюшке сказывал Андрон, мол, есть на свете такой народ – казаки, очень далеко, отсель не видать, а средь них ентот самый Тарас, крупный мужчина да вояка хоть куда. И так его живописал Андрошка, что как узрел его воочию царь Антип, так враз и признал: та же гордая посадка, то же телосложение, острый орлиный взгляд, те же усищи седые и обвислые и чуб из-под платка выбивается. А под мышкой Тарас Бульба держит сына царского старшего, Козьму, к себе бережно прижимает, шоб не сверзился с верхотуры той.

Царь Антип почуял, словно корона на его голове зашевелилась (знамо, корона – волос-то, почитай, не осталось!), брови поползли на лоб, а посох сам собой из рук царских вывалился, по ступенькам загремел. Смотрит царь-батюшка, глазам своим не верит и ну тереть их. А как протер, так первым делом усомнился: платок! При чем здесь платок-то к Бульбе ентому неведомому? И верно! Не чуб то вовсе, а челка густая выбилась, не усищи, а платок бабий под носом завязан, концы его свисають на манер усов, потому как на харю такую ни в один платок не завяжешь как полагается. И не Бульба вовсе это, тем более, не казак неведомый, – и чего с перепугу только не привидится! – а баба крупного телосложения, очень крупного, ажно не сказать насколько. Ну, обознался, с кем ни бывает? Тем паче ни единого казака до сей поры не видывал. Жаль только, человека хорошего, знатного почем зря обидел, с образиной такой сравнил. А все Анрошка с байками своими глупыми, шоб его!..

Перекрестился царь Антип, наклонился, не сводя глаз с подводы, пальцами посох нащупал и опять выпрямился. Спрятался за спины боярские и оттуда носом поводит. Баба-то ента, кажись, пострашнее Бульбы неведомого будет!

А Козьма царя-батюшку с верхотуры-то заприметил, обрадовался, ручкой замахал.

– Отец!

– Сидеть! – поплотнее прижала к себе мужеподобная особа Козьму, и царевич притих, вжался в телеса пышные, лишь глазами по сторонам вращает, сапогом по мешку елозит, пикнуть боится.

Остановилась подвода посредь двора, а за ней во двор купец Борис на коне въехал. Важный, весь из себя, одной рукой поводья держит, другая в колено упирается.

– Борька? – не поверил глазам своим царь-батюшка, выступая вперед из-за бояр. – Так энто твое чудо, что ль?

– Дочь моя, – гордо молвил в ответ купец Борис. – Милослава.

– А в телеге-то чего припер?

– Знамо чаво: муки-то, круп разных, – ступил Борис с коня на землю, кушак поправил, подбоченился. – Ткани разные еще. Чем богаты, как говорится.

– Во, гляди, Трошка, – указал посохом царь Антип на подводу груженую. – Видал? А ты: «тряпки», «смысел»!

– Дык я ж…

– Молчи уж, – отмахнулся от него царь-батюшка.

Между тем Милослава сграбастала Козьму за шиворот и передала вниз слугам, будто котенка. Лишь коснулись ноги его земли, бросился он к царю-батюшке земные поклоны бить.

– Отец!

– Вижу, сын, – похлопал царь Козьму по плечу. – За ум взялся, знатную бабенку отхватил! С такой, небось, не попьешь, а?

– Да я как узрел ее, так разом хмельное дело-то отшибло, вот те крест!

– Охотно верю. Дело то, – кивнул царь Антип. – Будет теперича из чего пироги месить. Я, в смысле, о муке… Невесте хоть помоги с телеги спуститься, оболтус. Глянь, мается же баба.

– Ага, я мигом! – подхватился Козьма и бросился обратно к телеге, что опасно кренилась в бок – Милослава сама слезть пыталась, ножкой бортик нащупывала.

– Давай, давай, – взялся подбадривать Козьма невесту. – Полегоньку, чуток правее бери. Ножку во-от сюды ставь.

– Не мельтеши! – огрызнулась Милослава.

– Да разве ж я… Это в помощь. Во-о…

Досказать он не успел. Милослава в этот самый момент встала ножкой своей девичьей на бортик. Прогнулся бортик, заскрипел и…

Хрясь!

Дворня в стороны шарахнулась, только бы не зашибло ненароком. Милослава съехала на пузе вниз, таща за собой пару мешков, да надо ж такому случиться, что на ее пути Козьма оказался.

– Ох, мать… – едва выдохнул Козьма, завозился, силясь выбраться из-под невесты, сидящей на нем с мешками подмышкой. – Снимите-е!.. – задушено выдавил он.

А Милослава сидит на нем да по сторонам озирается, понять не может, чего случилось. Не бывало с ней того отродясь, чтобы телеги под ней ломались – верно, гнилая попалась.

– Помогите… – еще тише прохрипел Козьма, и тогда опомнились слуги царские, кинулись к нему и ну тягать за ноги, за руки. Насилу вытянули с пятой попытки.

– Ох ты ж, горюшко мое! – опомнилась Милослава, бросила мешки наземь, сгребла суженого дорогого в охапку да так сжала в объятиях жарких, что пискнул Козьма на радостях. Чтой-то хрустнуло в нем, и обмяк Козьма всем телом. Висит, не шелохнется. Затих просто али разомлел от ласк девичьих – поди его разбери.