Тринадцатый двор

— «По две тренировки». Зачем вас так сильно тренировали?

— Так положено. Утром — занятия легкоатлетические, беговые упражнения, а вечером — работа с мячом, игра в футбол. Нет, были дни и одноразовых тренировок. И вот представь, после такой напряженной жизни врач со мной говорит, и я резко всё бросаю. А тут подходит мне уже призыв в армию. Ну, проводы мои все запомнили. Знаешь, почему? Во-первых, в армию меня провожали Володька Петров и Валерка Харламов, а во-вторых, на проводах играл профессиональный аккордеонист по фамилии Ковтун, он впоследствии прославился, в Доме Союзов и в Кремле выступал. А Володька Петров был одного со мной роста, мы с ним не мерялись, но разговаривали нос в нос. Он был поздоровее, чем Михайлов и Харламов.

Кто-то на кухне взял гитару и стал напевать:

«Выходи, я тебе посвищу серенаду,

Кто тебе серенаду ещё посвистит?

Сутки кряду могу до упаду,

Если муза меня посетит»

— Это «Серенада Соловья Разбойника» Высоцкого, — узнал Адушкин и стал улыбаться, что-то вспоминая.

— А я выпивал с Владимиром Семёновичем, — заявил Боря Бахусов.

— Да тебе пять лет или даже три года было, когда он умер, — возмутился Степан Леонтьевич.

— Ну и что? Высоцкий выпивал с приятелем в нашем подъезде, бутылку оставили. А там, на дне, грамм двадцать ещё было, я их и допил.

— Ну, разве так, — согласился Адушкин.

— Да, дыхание, помню, перехватило, — продолжал Бахусов, — думал, задохнусь. А как отпустило, — стало хорошо. Много ли надо трех-пятилетнему?

— Врать ты горазд, — сказал подслушавший их разговор Василий. — А то, что с каждым годом у Высоцкого всё больше друзей, — это правда. Кто-то ему за бутылкой бегал, кому-то — он, — все в друзья записались. Помянем ещё раз Юрка, а вместе с ним великого поэта.

Все засуетились, Адушкин было заявил, что и в самом деле выпивал с Высоцким в ресторане «Памир», на улице Шарикоподшипниковской, но его уже никто не слушал.

После того, как выпили, встал горе-художник Славеня, которого несмотря на Нинкин запрет, кто-то впустил в квартиру, и сказал:

— А я покойному завидую. Хорошо умирать молодым. Есть у меня надежда, что вскоре воспоследую за ним. Напишите тогда на моём надгробии что-нибудь оригинальное. Что-то вроде: «Без риска жизнь скучна».

— «Не интересна», — поправил Пётр Виленович. — Опоздал. Такая надпись уже есть на могиле горного инженера Эдика Нильсона, взорвавшего в Царском Селе Екатерининскую церковь. У него и ограда на могиле была из решёток алтарной части взорванного им храма.

— Завидую, — нервно смеясь, сказал Василий.

— Я тоже, как помоложе был,.ему завидовал, — признался Истуканов, настроившись на примирение с Грешновым.

— Я в том смысле, — уточнил Вася, — что коммунисту всегда есть чем похвастаться. Там взорвали, тут сломали, украли, убили.

— А великие стройки?

— А бессчётные жертвы?

— Хватит, — крикнула Нина, — надоели споры.

— А кто Гитлера победил? — не выдержал Пётр Виленович.

— Многострадальный, многонациональный народ наш победил. Раскулаченные, обобранные до нитки, лишенные веры отцов, мужики, ненавидящие коммунистов, — вот кто победил Гитлера. У моей матери восемь братьев погибло в боях за Родину, и на отца похоронка пришла. Кто они — коммунисты? Нет. Они — те, кого твои единобезверцы ограбили перед тем, как на верную смерть бросить. Опять же, закрылись ими. Но народ у нас умный, он не только фашистов, но и коммунистов сбросил в пропасть небытия. И смотри, какая разница в подходах. Когда коммунисты взяли власть, то грабили и убивали, а когда отстранили их от власти, то каждому по чемодану с золотом дали, так сказать, отступного.

— Что-то мне никто чемодана с золотом не дал.

— Все претензии ко Льву Львовичу, а не ко мне. У своих комсомольцев спрашивай, почему тебя обделили и обидели.

— Василь, — спросил Борис Бахусов, — ты Петра Виленовича безверцем назвал, а кто в твоём понимании верующий?

— Человек, живущий в рамках определенной морали, — стал отвечать Грешнов, как бы принимая вызов. — Если взять православного христианина, то он живёт в рамках христианской морали. Учится прощать чужие грехи, воспитывает в себе смирение, понимание других людей. Такой христианин, как Борис Борисович, тот даже врагов своих с легкостью и без лицемерия прощает. Мы с безутешной вдовой, вчера ему чуть входную дверь не выломали, он и бровью не повёл. Правда, Нин?

— Да, ну тебя, — огрызнулась Начинкина.

— Так вот. Мне Бориса Борисовича пока не понять, но я точно знаю, — он святой. А вот сидящий напротив меня господин-товарищ Истуканов, — тот живёт в рамках коммунистической морали, это когда себе с легкостью прощаешь всё, а другим не в состоянии простить ничего. Они пытались бороться с инакомыслящими. Кто это? Не знаю. Знаю точно, что всех здравомыслящих поставили к стенке, вот это правда. Ты на десять лет меня младше, по непонятной мне моде засаленные колтуны до плеч носишь, суворовское училище закончил, но ни в военное училище, ни в армию не пошёл.

— Это — дреды, — пояснил Бахусов, тряхнув головой.