Трильби

Наконец Лэрд и Трильби взяли кеб и отправились на вокзал — довольно далекий путь, — но, о радость! не успели они вернуться, как ровно в шесть прибыла посылка.

А с нею и Дюрьен, Винсент, Антони, Лорример, Карнеги, Петроликоконоз, Додор и Зузу, двое последних, как обычно, в военной форме.

И мастерская, перед этим такая тихая, сумрачная и унылая, где у печки в одиночестве беспомощно и безнадежно сидели Таффи с Маленьким Билли, внезапно наполнилась громким говором, оживленной, веселой суетой. Зажгли три лампы и все китайские фонарики. Трильби, мадам Анжель и мадам Винар поспешили унести главные блюда и пудинг за пределы досягаемости — в привратницкую и в студию Дюрьена (предоставленную в полное их распоряжение). Все занялись приготовлениями к банкету. Свободных рук не осталось, дела хватило на каждого. Надо было поджарить сосиски и положить их вокруг индейки, сделать начинку и соус, приготовить пунш и салат. Остролист и омелу повесили гирляндами по стенам — словом, хлопот было по горло.

Все работали так споро и ловко, с такой веселой готовностью, что никто друг другу не мешал, даже Карнеги, который пришел в вечернем костюме (к восторгу Лэрда), и потому его заставили исполнять обязанности судомойки и кухонного мужика — чистить, мыть, скрести.

Готовить обед было еще интереснее и занимательнее, чем есть его. И хотя поваров было с избытком, однако не испортили даже бульона (из петушьих гребешков по рецепту Лэрда).

Было десять часов, когда они сели за это столь памятное им всем пиршество.

Зузу и Додор, наиболее энергичные и опытные из поваров, по-видимому, начисто позабыли, что именно к этому часу обязаны явиться в свои казармы, ведь отпуск им дали лишь до десяти вечера! Но если они и помнили об этом, то даже твердая уверенность, что на следующее же утро Зузу в пятый раз разжалуют в солдаты, а Додора на целый месяц посадят на гауптвахту, ни капельки их не расстраивала.

Обслуживание было таким же отличным, как обед. Красивая, живая, повелительная мадам Винар поспевала повсюду и бойко командовала своим запуганным мужем, который после хорошей головомойки стал проявлять надлежащую расторопность. Хорошенькая маленькая мадам Анжель двигалась бесшумно и юрко, как мышка. Все это, конечно, не мешало им обеим участвовать в общем разговоре, как только он переходил на французский язык.

Трильби, грациозная, статная и не менее проворная, чем они, но скорей Юнона или Диана, чем Геба, сосредоточила все внимание на своих любимцах и подавала им самые вкусные блюда: Дюрьену, Таффи, Лэрду и Билли, а также Зузу с Додором, с которыми была на «ты» и в самых приятельских отношениях.

Двое маленьких Винаров оказались на высоте; они стоически не притрагивались к мясному пирогу и разлили всего две бутылки с прованским маслом (да одну из-под острого соуса), чем страшно разгневали свою маменьку. Чтобы их утешить, Лэрд посадил их к себе на колени и отдал им свою порцию пудинга, а также массу других непривычно вкусных вещей, крайне вредных для их маленьких французских животиков.

Карнеги, привыкший к светским раутам, ни разу в жизни не присутствовал на столь странной вечеринке, она очень расширила его горизонт. Его посадили между Зузу и Додором (Лэрд решил, что Карнеги полезно посидеть бок о бок с рядовым пехотинцем и скромным капралом). От них он набрался больше французских слов, чем за все свое трехмесячное пребывание в Париже. Они приложили к тому особые старания, и хотя речь их была более образной и живой, чем это принято в дипломатических кругах, но зато быстрей и крепче запоминалась. В будущем, однако, это не помешало Карнеги посвятить себя церкви.

Он очень оживился и первый добровольно вызвался спеть что-нибудь (без всякой просьбы с чьей-либо стороны), когда закурили сигары и трубки, покончив с обычными тостами: за здоровье ее величества королевы, за Теннисона, Теккерея и Диккенса, а также за Джона Лича.

Прерывающимся голосом и глухо икая, он спел единственную песню, которую знал, — английскую песню, но, как он пояснил, с французским припевом:

Виверли, виверли, виверли, ви!

Виверли ла компани!

Зузу с Додором рассыпались в таких комплиментах по поводу его «блестящего французского выговора», что окружающие с трудом смогли удержать его от вторичного выступления.

Затем все стали петь поочередно.

Лэрд затянул приятным баритоном:

Хэй дидл ди, шотландские холмы! —

и его заставили спеть на бис.

Маленький Билли спел песенку про некоего Билли.

Винсент спел:

В пляс пустился старый Джон,

пол под ним трясется,

Негритянка вкруг него

так юлой и вьется! —

отменная песня, с высокопоэтическим содержанием!

Антони спел «Сеньор из Фрамбуази». Ему с энтузиазмом хлопали, и он бисировал.

Лорример, без сомнения вдохновившись его примером, спел: «Грянем аллилуйя!», аккомпанируя сам себе на рояле, но не вызвал оваций.

Дюрьен спел:

Любви утехи длятся миг единый,

Любви страданья длятся долгий век…

^[16]

Это была его любимая песня — одна из прекраснейших на свете. Он спел ее очень хорошо, и с тех пор она стала очень популярной в Латинском квартале.

Грек не умел петь и мудро воздержался.