Трильби

Он заснул мертвецким сном, уронив голову, за неимением лучшего, на подушку, принадлежавшую хозяйке отеля «Корнель», и на этот раз остался в живых. А когда спустя двое суток он выспался достаточно, чтобы прошли винные пары достопамятного рождественского кутежа, оказалось, в нем произошла непонятная и печальная перемена!

Как если б чье-то злое дыхание омрачило зеркало его души, и все, что произошло с ним, потускнело и больше никогда не обрело первоначальной своей ясности.

Как если б свойственное ему умение воскрешать в воображении очарование прошлого, постигая самую его сущность, притупилось.

Как если б счастливый дар, которым он обладал, сам того не зная, — одним усилием воли заново переживать все прежние свои ощущения и настроения в соответствующей ситуации, — этот дар иссяк, улетучился.

К нему никогда уже не вернулась с прежней силой эта драгоценная особенность, спутница счастливого детства и юности, дарованная ему в такой исключительной, полной мере. Ему было суждено утерять и другие особенности своей несметно богатой и сложной натуры, но зато его творческий гений в живописи развился на просторе до предельной степени, ведь иначе мы не увидели бы леса из-за деревьев. (Или наоборот. Что из двух правильнее?)

В первый день Нового года Таффи с Лэрдом сидели за работой в мастерской. Вдруг в дверь постучали, и на пороге показался господин Винар с кепкой в руках. Он почтительно пропустил вперед двух посетителей — даму англичанку в сопровождении джентльмена.

Джентльмен был священником, щуплый, маленький, с длинной шеей, близорукий, с вежливыми, но сухими манерами. Дама, седая, но очень моложавая на вид, была красива, очень изящно одета, с порывистыми, нервными движениями и с крошечными ручками и ножками. Это была мать Маленького Билли, а преподобный Томас Багот приходился ей деверем.

У них был настолько встревоженный и озабоченный вид, что наши художники даже позабыли извиниться за свои небрежные костюмы и табачный дым, наполнявший комнату. Мать Билли с первого же взгляда узнала их по описаниям и рисункам своего сына.

Все сели.

После краткого неловкого молчания миссис Багот взволнованно воскликнула, обращаясь к Таффи:

— Мистер Уинн, мы в страшном смятении. Не знаю, сказал ли вам об этом мой сын, но на рождество он сделал предложение и собирается жениться.

— Жениться! — вскричали Таффи и Лэрд, для которых это было полнейшей неожиданностью.

— Да, он женится на мисс Трильби О'Фиррэл. Как явствует из его письма, она занимает более скромное общественное положение, чем он. Вы знакомы с ней, мистер Уинн?

— О, конечно! Я прекрасно знаю ее, мы все ее знаем.

— Она англичанка?

— По-моему, она английская подданная.

— Она протестантка или католичка? — осведомился священник.

— А я, честное слово, не знаю!

— Вы прекрасно знаете ее — и не знаете этого, мистер Уинн! — укоризненно заметил преподобный Багот.

— Она настоящая леди, мистер Уинн? — нетерпеливо спросила миссис Багот, как если б это интересовало ее гораздо больше.

К этому времени Лэрд предательски покинул своего друга; он улизнул в спальню, оттуда через другую дверь на улицу — и был таков.

— Леди? — переспросил Таффи. — А… знаете ли, это зависит от того, какое значение вы придаете этому слову. Здесь, во Франции, совсем другие понятия. Ее отец, насколько мне известно, был джентльменом — он кончил Кембридж и стал священником, если это имеет какое-нибудь значение!.. Он был неудачник. К сожалению, он пил, ему не повезло в жизни. Он скончался лет шесть или семь тому назад.

— А ее мать?

— Право я почти ничего не знаю о ее матери, кроме того что она была красавицей и по происхождению стояла ниже своего мужа. Она тоже умерла, вскоре после него.

— Чем же занимается эта молодая девушка? Она английская гувернантка или что-нибудь в этом роде?

— О нет, нет, ничего подобного, — сказал Таффи и мысленно прибавил: «Низкий трус этот олух Лэрд, взвалить все на меня одного!..»

— Вот как! У нее есть средства к существованию?

— А этого я не знаю… Вернее, конечно, нет.

— Кто же она? Надеюсь, она, во всяком случае, добропорядочная девушка?

— В настоящее время она… гладильщица тонкого белья — здесь это считается вполне приличным занятием.

— Значит, она прачка — так ведь?

— Ну, что вы! Это гораздо выше! Тонкого белья, понимаете! В Париже другие понятия, совершенно другие! Вы никогда не приняли бы ее за прачку по внешности.

— Она очень красива?

— О да, чрезвычайно. Могу определенно сказать — она очень красива, вне всякого сомнения!

— И у нее безупречная репутация?

Таффи, красный, потный, как если б он проделывал самые трудные гимнастические упражнения, молчал, на лице его отражалось мучительное замешательство. Но ничто не могло сравниться с страдальческим выражением материнских глаз, так жадно и вопросительно прикованных к нему.

После нескольких минут тяжелого молчания леди сказала:

— Можете ли вы, о! ради бога, можете ли вы ответить на мой вопрос, мистер Уинн?