Тридцать три несчастья

– Всё будет хорошо, – сказала она девочке, передавая ключи.

Та кивнула, а выйдя за порог, мрачно сказала сама себе:

– Ничего теперь хорошо не будет.

Харассмент

Окно бухгалтерии выходит на бетонный забор, поэтому в комнате темно. Проснувшись, Люба берёт телефон и видит, что ещё рано, шести нет. Но знает, что теперь не заснуть, и встаёт. Зевая, включает свет, выплёскивает воду из чайника в тазик, наливает свежую из ведра, щёлкает кнопкой и, пока вода закипит, успевает умыться над ведром. Пьёт кофе, одевается и, прихватив помойное ведро, выходит в тёмную прихожую конторы. Увы, в здании ни водопровода, ни канализации. Колонка у дороги, скворечник с дырочкой сердечком на двери – за углом. Ничего, послезавтра выходной, и уже завтра вечером она вволю поплещется в ванне и поболтает с тётей Клавой. Люба не такая уж болтушка, но здесь она за месяц так ни с кем и не познакомилась. Не сказать, что ей очень эти знакомства нужны, но за последние два дня она, наверное, раз шесть произнесла «здрасьте» и один раз «да, холодновато». Этак и совсем говорить разучишься!

Входная дверь чуть подалась, и дальше никак. Зато в щель ворвался снежный вихрь. Ну вот, уедешь тут пораньше! То-то вечером шов на животе как иголкой кололо!

С трудом приоткрыла дверь. Лопатой очистила крыльцо, выкатила снегоуборочную машину и побрела по едва заметной тропинке к первой контейнерной площадке.

Как она оказалась здесь? Просто поняла, что тёте Клаве она в тягость. Её благодетельница вдовела уже пятнадцать лет и привыкла к одиночеству. А тут совершенно посторонний человек. Люба пыталась убираться, готовить, развлекать пожилую женщину, чтобы быть полезной. Может быть, немного переусердствовала, а может, тётя Клава привыкла всё делать по-другому. Да что там, и сама не сахар медович, так же её тошнит, и приливы, и слабость, и раздражительность. И тогда сказала:

– Тётя Клава, ничего такого. Но если мы ещё неделю с вами в четырёх стенах проведём, то точно подерёмся.

– Бросаешь меня, значит?

– Никогда! Я вам благодарна на всю жизнь, сколько мне её осталось. Но съехать надо, чтобы друг другу нервы не трепать. Я буду два раза в неделю приезжать, продукты привозить, готовить, убираться и так далее, а в остальные дни вы будете от меня отдыхать. По вашему звонку всегда прилечу через полчаса, посёлок ведь всего в десяти километрах от города. Ваша соседка тётя Наташа предложила дворничихой за её дочь там поработать.

– Люба, тебе не по силам эта работа. Снег кидать – это ведь не тополевый пух мести.

– Вы что думаете, там рабочий инструмент – лопата? Там такая симпатичная снегоуборочная машина типа мотоблока. А лопата и метла – это для мусора. Тёте Наташе шестьдесят, и то справляется.

– Но ты же больная!

– Тётя Клава, мне на свежем воздухе легче, а в помещении тошнит.

Соседкина дочь недавно лишилась работы, будучи уже беременной. Тётя Наташа быстренько оформила её у себя дворником, чтобы в дальнейшем получать все положенные пособия, а убирала, конечно, сама. Но, когда наступила зима, которая в этом году оказалась уж больно ранней – с конца октября снег лёг, старухе пришлось тяжеловато. Нужно было заменить её хотя бы до декрета. А если Любе будет работа по нраву, то можно будет после этого официально её оформить. Люба с облегчением собрала вещи и отправилась в коттеджный посёлок «Речной».

Это был пригород. Вдоль трассы Уремовск – Новогорск тянулась скучная пыльная деревня Новая Жизнь. Когда-то здесь был совхоз, земли которого постепенно съедал растущий областной центр. Теперь это стало просто пригородным поселением, жители которого по месту работы были горожанами, а по укладу и месту жительства селянами. От трассы узкая, но с хорошим асфальтом дорога огибала Новую Жизнь и вела к бывшему садоводческому товариществу станкостроительного завода. В семидесятые территория товарищества была огорожена бетонным забором, что особенно подняло цены на участки в девяностые, когда воровство стало повсеместным. Поэтому их активно скупали люди небедные, и к настоящему времени садовых участков как таковых на территории осталось лишь несколько десятков. Но строились на месте прежних хибарок не дворцы, а средние такие загородные дома – те же дачи, только чуть богаче. Не было у жителей не самого большого областного центра стремления постоянно жить на природе. В их представлении особняк – это в черте города. Так что на зиму жилыми оставались тут едва ли пятая часть домохозяйств.