Тридцать три несчастья

Выглядывая из-за голов столпившихся дикарей, друзья увидели то, что стало объектом всеобщего внимания. Крутые рога венчали большую лохматую голову с маленькими глазками. Крупное горбатое тело, покрытое длинной спутанной шерстью чёрно-белого пятнистого окраса, из которой выглядывало полное вымя.

— Костян, это что за чупакабра? — осторожно приблизился Илья, вытягивая голову, чтобы лучше рассмотреть диковинное рогатое животное.

— Ильюха, так это же корова!

— А чего тогда на ней столько шерсти? — неуверенно произнёс Илья, вспоминая, как выглядят коровы. По его мнению, они были гладкошёрстными, а это нечто имело шерсть длиной сантиметров пятнадцать-двадцать.

— Сорт такой. Порода, в смысле, — заключил Костя. — Ну, или дикая. Холодно ей зимой. Вот и шерсть отрастила.

— Сам ты дикий, Воропаев! Коровы не отращивают шерсть. Это вообще мутант какой-то! Не припомню я, чтобы коровы такие когда-то водились. Пятнистость — признак одомашненности, чтоб ты знал! Я-то, в отличие от тебя, биологию не прогуливал.

— Поздравляю, Зуев, хоть в чём-то пригодилось. По-твоему, динозавры водились, а коровы нет? Какая разница, что это за зверь, главное, шашлык будет!

— И то верно, — кивнул Илья. — Надо их учить, как мариновать правильно, а то опять без соли и перца жрать будут.

— Вот ты этим и займись, знаток биологии, — ответил Костя, обнимая дочь Ахтынкулука. — Идём, Милка, в «фигвам» прогуляемся.

Милка что-то прошептала Косте на ухо, покраснев при этом, а потом залилась звонким смехом. А на шее Ильи вновь повисла грузная Шахра, не переставая съедать его страждущим взглядом.

— Красавчик… — томно вздыхала она, взъерошивая его светлые волосы.

Женщины мастерски, как заправские мясники, освежевали мохнатую корову,

отложив в сторону ценную шкуру и швырнув кишки своре похожих на гиен мелких собачонок, которые не переставали повизгивать и грызться между собой. Затем наступило всеобщее веселье. Мясо жарилось на вертеле, прямо над стеной огня, ни о каком маринаде не было и речи. Дикари громко спорили на своём тарабарском и горланили дурацкие заунывные песни. Один из охотников добился права смотреть за вертелом, периодически подкручивая дичь, и отрезая ещё жёсткие ломти мяса длинным кривым ножом. Куски тут же расходились по протянутым рукам племени, а голодные полуодетые детишки жадно подхватывали то, что оставалось от пиршества.

Ахтынкулук, как и подобает вождю, восседал на самом почётном месте, на возвышении, напоминающем заросший травой и мхом бетонный фундамент здания. Рядом сидела его вечно недовольная жена. Сегодня она была как никогда «хороша», даже воткнула в причёску цветные перья и повесила в нос рыболовную блесну, на которую могла бы клюнуть щука. Блесна являлась подарком Кости, поэтому стала лучшим украшением местной правительницы. Вождь всё выпрашивал наручные часы, но Костя упрямо сопротивлялся — уж слишком дороги они были, чтобы оставлять кому попало. Колумб вон, вообще ленточки дикарям дарил в обмен на золото — и прокатывало. Жену вождя звали Зарба. Она была длинная и худощавая, как жердь, на голову выше своего супруга, и очень крикливая, в отличие от добродушного толстого Ахтынкулука и их любвеобильной дочери.

Сама же Амила гордо восседала на коленях у Кости, бросая на подруг надменные взгляды. Подружки в свою очередь тяжко вздыхали, завидуя счастливице, которой удалось урвать такого красавчика, пусть и «чужого».

Костя вновь отличился, приправив мясо в плошке вождя из своих запасов, чем несказанно удивил дикаря. А ещё водка пришлась весьма кстати. Вместо хлеба ели печёные на горячих камнях лепёшки, почти безвкусные, но вполне съедобные. Вот только соусы в этом «ресторане» не предусматривались.

— Держи, Ахтынкулук! — Костя плеснул в глиняную посудину очередную порцию водки. — Да смотри, закусывай, а то свалишься, как вчера. Огненная вода!

— Огненная вода — хорошо! — согласился Ахтынкулук и, как болванчик, закивал головой. — Дети Амила — хорошо, дети Шахра — хорошо! Чужие — хорошо!

— Да ты здесь авторитет, друган! — заметил Илья, локоть которого не отпускала рыжая толстушка, заметно раздобревшая после выпитого спиртного.

— А то! — выпятил грудь Костя. — Наши везде прорвутся!

Вскоре честной народ побаловал своим посещением местный шаман. Вредного старикашку звали Ануканака, вождь открыто недолюбливал его, не желая делить власть. Но, как и полагается мудрому дипломатичному правителю, сладко улыбался, приветствуя его.

Сегодня он снова явился в своей жуткой маске, украшенной целым веером перьев, и снова, в чём мать родила. Смешно было смотреть на сухого сморщенного старикана, размалевавшего на этот раз своё дряхлое тело бело-сине-красными узорами и полосами. Надменно скрестив на груди руки, он ткнул пальцем в сторону Кости и что-то забормотал. Всё о том же, о своей разваленной избе, будто проблем больше никаких не было. Вождь поднялся, рявкнул что-то, и подорвавшиеся с места парни поспешили в лес выполнять приказ, вытирая жирные руки о набедренные повязки. Вот ведь гастарбайтеры — работа превыше всего!