Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

В конце нашей беседы хотела бы рассказать о своих недавних впечатлениях, непосредственно связанных с нашей темой. 16 июня 2015 г. в «Театре Наций» состоялась долгожданная премьера спектакля «Сказки Пушкина», знаменитого режиссера Роберта Уилсона, одного из крупнейших представителей театрального авангарда конца XX — начала XXI века. С творчеством Уилсона я уже была знакома по его гастрольным спектаклям в Москве «Персефона», «Игра снов», «Последняя лента Крэппа», опере «Мадам Баттерфляй», поставленной в Большом театре в его возобновленной режиссуре, выставке созданных им видеопортретов, о которой уже приходилось писать[96]. Все эти работы отмечены неповторимым авторским стилем, сочетающим остраненность зрелища, «замороженность» движений, скупую выразительность жестов с элементами восточного колорита. Их живописность сдержанна, отсутствие открытых страстей лишь подчеркивает глубину несказанного, невыразимого. И они невероятно красивы благородной, изысканной красотой, свидетельствующей о безупречном художественном вкусе их создателя — отца сновидческого «театра художника», в котором визуальный ряд определяет суть зрелища. Красота как бы выпадает в них крупными кристаллами, и этими шедеврами театрального эстетизма хочется любоваться бесконечно. Это, действительно, предметы чистого, незаинтересованного кантовского любования.

«Сказки Пушкина», первый оригинальный российский спектакль Уилсона — постановка несколько иного плана. Это, по сути, мюзикл, рассчитанный на детско-юношескую аудиторию. В нем чувствуется сопротивление «актерского материала», воспитанного в традициях русской театральной школы. Видимо, режиссеру не без труда удалось настроить актерскую органику исполнителей на свой лад. Тем не менее, ему, непревзойденному мастеру стилизаций, удалось создать оригинальное и во многом эстетское зрелище, построенное на контрастном сочетании пушкинского текста и неожиданных, почти барочных форм его визуализации, доходящих порой до гротеска. Так, уже в прологе появляется загадочная дива с подчеркнуто азиатской внешностью (в последней сказке она обернется Шамаханской царицей), символизирующая, по-видимому, Россию: в одной руке у нее голубка, в другой — нож. На ветвях давно высохшего супрематистского дуба векового сидит отнюдь не русалка, но Евгений Миронов в роли рассказчика-Пушкина, в подчеркнуто игровом ключе комментирующего происходящее. Его клоунский рыжий парик, цилиндр и гусиное перо в руке сразу задают спектаклю остраненно-иронический тон (позже Миронов появится за рулем красного ретро-автомобиля). И все пять пушкинских сказок — «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о царе Салтане», «Сказка о медведихе», «Сказка о попе и работнике его Балде», «Сказка о золотом петушке» — выдержаны в единой, остро-гротесковой, порой манерной сюрреально-абсурдистской стилистике, возникающей из разрывов между визуальными знаками и смысловым наполнением текста (после каждого стихотворного пассажа рыбак в «Сказке о рыбаке и рыбке» в полном отрыве от текста, как в театре абсурда, высовывает длинный черный язык), сочетания невероятных, фантастических костюмов, париков, грима, условно-кукольной сценографии и реквизита, изобретательной световой партитуры, фрик-фолк электронной экспериментальной музыки дуэта CocoRosie и, конечно же, игры актеров-марионеток — их экстравагантной фактуры и пластики, густо набеленных лиц-масок, аффектированной мимики, резких марионеточных жестов, напевно-форсированных интонаций, «рубящих» текст и «докладывающих» его современной аудитории. Все это в совокупности создает впечатление парадоксального сплава актуализации с намеренной архаизацией, того культа совершенства художественной формы, из которого и высекаются искры эстетизма.

Сцены из спектакля «Сказки Пушкина» в постановке Роберта Уилсона.

Театр наций

Честно говоря, Ваше заключение, Виктор Васильевич, о недолговечности, быстром увядании цветов чистого эстетизма не кажется мне бесспорным. Ведь он не был чужд и таким подлинным гениям, как Леонардо, Рафаэль, Тициан, Боттичелли, Рогир ван дер Вейден, Кранах, хотя и не являлся в их полотнах самодовлеющим. И не испытываем ли мы трепет восторга, когда в разделах Древнего искусства крупных музеев мира встречаем вдруг изысканную древнеегипетскую миниатюру или иной шедевр декоративно-прикладного искусства? Если бы эстетизм был эфемерен, быстропреходящ, мы не обращались бы с неподдельным интересом ко всем тем писателям и художникам, о которых шла речь в нашем разговоре об этом значимом и, на мой взгляд, полноценном аспекте эстетического опыта.

384. В. Бычков

(16.04.16)

Дорогая Надежда Борисовна,

рад Вашему письму, которое лишний раз убеждает меня в том, что разговор об эстетизме у нас только начинается, ибо в этом феномене подлинной художественной культуры скрывается еще столько тайн и проблем, что есть о чем подумать и поразмышлять.