Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Отдавая должное удивительной эрудиции и трудолюбию Гюисманса, явно пересмотревшего десятки справочников по всем и всяческим видам предметно-вещного окружения человека конца XIX в. (тогда ведь не было Интернета, а Гюисманс весь рабочий день проводил на канцелярской службе), нельзя не восхититься его собственным эстетизмом и стремлением в каждом элементе окружающей человека (или мысленной) действительности увидеть изысканную, утонченную красоту. Если вспомнить его последующие романы, то мы увидим, что он отходит там от чистого эстетизма и углубляется в отыскание эстетически и духовно значимого в более сложных и даже предельно противонаправленных материях человеческого бытия (от сатанизма, отдельные аспекты которого он тоже преподносит с легким налетом эстетства, до ортодоксального католицизма). Однако здесь меня интересует только эстетизм.

Обри Бёрдсли.

Иллюстрация к пьесе О. Уайльда «Саломея».

1894

Очевидно, что эстетизм в чистом виде развился на основе символизма, но истоки его можно обнаружить практически во всем искусстве, начиная с Античности. Фактически он является утонченной абсолютизацией художественности, которая в классических произведениях, как правило, служила на протяжении всей истории искусства для выражения глубоких духовно насыщенных смыслов. В эстетизме же художественность самозамкнута и самодостаточна, «очищена» ото всего внехудожественного, является выражением самое себя, это именно «искусство для искусства», искусство ради одной цели — изысканной, рафинированной красоты, исключающей все остальные компоненты искусства, исторически вплавленные в него. Поэтому против него так ополчались и натуралисты, и реалисты, и позитивисты, и прагматики всяческих мастей. А вот символисты, особенно такие, как Пюви де Шаванн, Морис Дени, Бёрн Джонс, Россетти, Борисов-Мусатов и некоторые другие, осмыслили эстетизм как удивительно сильное средство художественного выражения и умело применяли его в своем творчестве.

Понятно и отличие эстетизма от символизма, который в целом все-таки был обращен к явлению глубинных духовных (мифогенных) основ метафизической реальности, хотя и выражал их нередко с примесью легкого эстетства. Собственно же эстетизм, за редкими исключениями, не претендовал на это. Его дух существенно отличен от духа символизма. Написав это предложение, я вдруг осознал, что эстетизм действительно, как романтизм, символизм или сюрреализм, обладает своим «духом». И мы с полным основанием могли бы когда-то более подробно поговорить об этом духе, который, кстати, характерен отнюдь не только для произведений собственно эстетизма.

Сейчас, чтобы как-то завершить начатую тему и дождаться Вашего, Надежда Борисовна, ответа, я хотел бы предварительно определить его следующим образом. Дух эстетизма — это дух утонченной, изысканной, рафинированной красоты, овеянной ароматом легкого эротизма и образованной изящной игрой всеми средствами чисто и исключительно художественного выражения. Поэтому в изобразительном искусстве основу его составляет игра, прежде всего линеарными формами, утонченными цветовыми гаммами и оттенками. Не случайно он наиболее ярко проявился в графике и декоративном искусстве, о чем свидетельствует целое направление эстетизма рубежа столетий (XIX–XX вв.) — Ар нуво, которое в разных странах Европы называлось по-разному (Югендштиль, Сецессион, Модерн), но было целостным в своей осознанной художественной ориентации именно на дух эстетизма. И речь идет именно о красоте, а не о красивости. Красивость мы имеем в гламуре, а подлинный эстетизм — это крайняя, иногда болезненная устремленность эстетического сознания именно к утонченной красоте, которая, как хорошо показал Гюисманс, вообще-то опасная вещь — может привести и к нервному истощению, и к психическим срывам. Сладостность этой красоты может оказаться и ядовитой, приводящей не только в райские кущи, но и в адские бездны. И цветы эстетизма иногда могут обернуться «цветами зла» (не случайно многие эстеты чтили своим кумиром Бодлера), распространяющими не только изысканные ароматы, но и дурманящие запахи разложения, тления, разнузданного вожделения.

Цветы чистого эстетизма не цветут долго, как произведения высокого Искусства. Они эфемерны. Их нельзя созерцать в смысле полноценного эстетического опыта. Они не несут в себе ни полноценного художественного образа, ни, тем более, художественного символа. Минутный восторг, легкое головокружение, пьянящий аромат, и вот уже все исчезло. Они увяли. Однако как прекрасны они были!

На этом я, пожалуй, закончу.

Дружески Ваш В. Б.