Три версты с гаком

— Мне что-то уж которую ночь не спится, — сказал Артем. — Я приду к тебе после полуночи... Сходим на станцию? Я ведь тоже не видел, как там твой дружок де­журный заправляет всем движением.

 — Приходи, — ухмыльнулся плотник.

Глава семнадцатая

1

Отталкиваясь палками, Артем ходко скользит на лы­жах вдоль железнодорожного полотна. Лыжи с шорохом утопают в пушистом снегу, палки глубоко проваливаются. Справа — высокий снежный откос, припорошенный сверху сажей, слева — маленькие, причудливо облепленные сне­гом елки, Некоторые до самой розоватой маковки занесе­ны сугробами. Меж елок петляют неглубокие звериные следы, возле кустов оставили свои крестики птицы. Ар­тем не спеша прокладывает лыжню по непорочной цели­не. Впереди на краю насыпи краснеет семафор, а за ним — железнодорожный мост через Березайку. Там у моста нужно повернуть налево и идти вдоль речки до Горбатого карьера. Это самая высокая гора близ Смехова. Ребятишки после школы дотемна пропадают там. Здесь недавно была накатанная лыжня, но за ночь от нее и следа не осталось.

Лыжи с ботинками и креплениями вручил Артему ди­ректор школы, сказав, что это скромная премия за отлич­ное преподавание в младших классах. Артем принял не­жданный подарок с благодарностью.

На следующий же день он отправился на Горбатый карьер. Кататься — так уж с настоящей горы! Лыжи он с детства любил и, как только представлялась возмож­ность, с удовольствием ходил на них. Без устали караб­кался на высокие горы и стремительно спускался. С трамп­лина тоже прыгал.

Небо над головой стеклянно-чистое. Лишь там, где в туманных радужных кругах купается невысокое зимнее солнце, алеют редкие застывшие облака. Морозный воз­дух сжимает ноздри, изо рта вырываются клубы пара, на бороде и усах оседает иней. В глубоком снегу на пригор­ке примолкли высокие сосны. Там, где поработал дятел, снег под деревьями усыпан иголками и черными сучка­ми. На некоторых ветвях столько налипло снега, что ка­жется — опустись на дерево птица, и ветка затрещит и обломится. Но птиц сегодня не видно.

Со стороны Бологого послышался протяжный, подхва­ченный эхом гудок. Пассажирский идет на Полоцк. Над лесом одна за другой стали появляться округлые расползающиеся шапки дыма, все слышнее тяжелый грохот. Артем даже остановился, когда черная лоснящаяся гро­мада паровоза, скрежеща красными колесами, обдала сверху горячим влажным паром и со стоном пронеслась мимо. В снежном вихре, окутавшем поезд, замелькали зе­леные пассажирские вагоны. На серых покатых крышах зайцем-безбилетником откуда-то издалека ехал почернев­ший от копоти снег. Пассажирский прогрохотал, а за ним еще долго тащился широкий клубящийся снежный хвост.

Взобравшись на высокую гору, Артем долго стоял на неширокой, утрамбованной лыжниками площадке. Отсюда открывалась великолепная панорама: сосновый бор

разва­лила пополам прямая просека, убегающая за горизонт. Вблизи лес зеленый, мохнатый, с белыми вкрашшками берез, дальше — сизый, со сверкающими солнечными по­лянами, извилистой, заснеженной полосой Березайки, на берегах которой богатырями, будто на страже, стояли стога. На горизонте сиреневая дымка стирала грань между вершинами деревьев и небом. Далеко впереди от леса от­делилась черная точка и медленно выползла на солнеч­ную поляну. Точка была крошечной фигуркой человека и оставляла за собой узенький, как балалаечная струна, сияющий лыжный след.

Артем сильно оттолкнулся палками, присел и помчал­ся вниз. Мелькнула запоздалая мысль, что неплохо бы­ло бы сначала проверить незнакомую, полузаметенную по­земкой лыжню... Ледяной ветер обжег лицо, с необыкно­венной легкостью проник сквозь лыжную куртку и сви­тер, сердито куснул за колени. В ушах заломило. И вдруг одна лыжа, наскочив на что-то, выпрыгнула из неглубо­кой колеи, вторая, разбрызгивая снежную крошку, за­скребла по снегу. Артема швырнуло на мчавшиеся на не­го с бешеной скоростью кусты и стволы деревьев. Глухой треск, колючая ветка больно хлестнула по лнцу, залепив глаза снегом, тяжелый удар, вызвавший радужный ог­ненный блеск, и мягкий, обволакивающий, будто сон, мрак...

2

Артем с трудом раскрыл глаза и увидел колеблющий­ся, бегущий куда-то бревенчатый потолок, из щелей ко­торого торчали сухие белые комки мха. В древесине чер­нели отполированные сучки. Они тоже куда-то бежали наперегонки. Издалека сквозь непрерывный гул при­шел ровный, монотонный голос:

— ...засыпанный снегом, лица-то не видать, одна чер­ная борода торчит. Как в одном анекдоте... сам вдребез­ги, а лыжам хоть бы что! Правда, там про галоши...

Еще не соображая, что случилось, Артем осторожно пошевелил сначала руками, потом ногами. Вроде бы це­лы. Поморгал глазами, и потолок с черными сучками послушно остановился. Однако, когда хотел повернуть го­лову на голос, потолок снова медленно поплыл, а резкая боль, будто тисками, сдавила виски, ударила в затылок, и он негромко застонал.

— Кажись, очухался... — сказал кто-то дребезжащим старческим голосом.

— Ну что, борода, память-то не отшибло? — спросил другой голос, молодой.