Три пункта бытия

Грустно было и оттого, что вот она запомнит этот Огонь, может быть, даже что-то поймет и узнает, глядя в него, но рассказать ей об этом будет некому... «Жаль все-таки, — подумала она, — что Нюрок — не мужчина... Еще жаль, что мой Рыцарь — только Рыцарь, больше никто. Будь он еще кем-нибудь, он, наверное, не прошел бы мимо еще не старой женщины, а выслушал бы ее с интересом, а эта еще не старая женщина, рассказывая что-нибудь ему, и сама поняла бы — что же все-таки она увидела, вглядываясь в Вечный огонь?»

В таком настроении, реально существуя и в то же время существуя не совсем, не до конца, потому что ей некому было рассказать об Огне, некому было о нем спросить, Ирина Викторовна вернулась домой, рассеянно поужинала, что-то почитала, все ожидая чьего-то вопроса.

И действительно, уже перед самым сном этот вопрос был задан ей:

— Зачем ты смотрела в огонь? Что ты увидела?

Подумав, она должна была признаться:

— Не знаю.

— А я знаю! Пошли!

Нужно было решиться — все это было так неожиданно! Ей казалось, что все неожиданности для нее давно прошли, а тут — снова! Она задумалась. Задумалась и — решилась.

Были поля кругом и очень прозрачный воздух, а в стороне там и здесь были города. Позади них, идущих, было солнце, оно просвечивало воздух.

Ирина Викторовна прислушалась к какому-то движению, происходившему, но тоже невидимому, и не сразу, но поняла, в чем дело: они шли с востока на запад, и Земля вращалась в том же направлении. Два эти движения совпадали, вот почему идти было легко.

Наконец почувствовалось приближение такого города, который уже не должен был остаться в стороне, замерцали красные, желтые и зеленые светофоры, небо над этим городом оказалось проткнутым высокой телевизионной башней, а Земля — покрытой бетонными дорогами.

Чуть позже появились контуры огромных жилищ, жилища, выстроившись в ряды, образовали улицу — одну, другую, множество улиц, вдоль одной из них по обеим сторонам и посередине, почти примыкая друг к другу, стояли и не шевелились огромные липы, и все линии этой улицы — линии серых жилищ, линии зеленых лип, черные линии тротуаров и проезжей части, все до одной упирались в высокую темнокаменную колоннаду.

Но не было видно ни на этой улице и нигде людей — ни одного, безлюден был город со всеми своими улицами, он спал; за прозрачностью окружающей его атмосферы скрывалась ночь, может быть, только самое начало рассвета, и город, угадывая в этой прозрачности свою ночь, спал и видел какие-то сны, и не у кого было узнать имена — имена города, улиц и колоннады.

Но Ирина Викторовна узнала все эти имена, спросивши у своей памяти: город назывался Берлином, улица — Унтер-ден-Линден, колоннада — Бранденбургскими воротами.

Когда-то она ведь была здесь по командировке НИИ-9.

Теперь пришлось вспомнить и об этом.

Теперь она шла по Унтер-ден-Линден рядом со своим спутником и в сознании сурово-трагической истории этой улицы, такой жестокой и в отношении самой себя, и окружающего мира, и в то же время как бы подспудно обладающей и житейским уютом, и неповторимой в иных местах городской красотою, и непререкаемым смыслом своего дальнейшего существования. Покуда они шли — двое под липами, — липы стали чуть-чуть шелестеть, будто ожидая смены ночи, а сама ночь, не замечая этого шелеста, была по-прежнему прозрачна и тиха, словно она стояла не над Берлином, а над Рейкьявиком, и солнце не показывалось кому-либо на глаза, скрывалось где-то очень далеко и продолжало подсвечивать эту ночь своим сиянием...

Бранденбургские ворота, темно-коричневые и совсем черные, приближались с каждым шагом, замыкая на себе все уличные линии и обнажая свои осколочные шрамы.

Все это вместе взятое — и тишина, и прозрачная ночь, и внешний облик Унтер-ден-Линден, и тот смысл, который скрывался в этом облике, и шрамы на колоннах, и еще неизведанная близость спутника, с которым пришла сюда Ирина Викторовна, и уже отрешенная от нее, но тем сильнее отзывавшаяся томительной болью судьба безалаберного человека Аркашки Мансурова, и вдруг пробежавшее по всем пальцам осязание тех солдатских рукавиц, которые когда-то девочкой она шила в своем затемненном доме, было для нее никогда еще не испытанной, кажется, даже не подозреваемой, но тем не менее собственной жизнью, может быть, наиболее явной среди всех тех жизней, сквозь которые она успела к этому времени пройти...

Так подсказывало ей ее состояние, а этим состоянием была она вся.

Ирина Викторовна еще крепче сжала в руке руку своего спутника и доверила ему этот случай своей жизни.

Так же неподвижно, как стояли здесь двое часовых в форме армии Германской Демократической Республики, они постояли около изгороди из колючей проволоки, а потом рука ее спутника пошевелила ее руку.

Они прошли мимо проволоки, они приблизились к поросшему сорной травой холму, возвышавшемуся — Ирина Викторовна это знала — над бункером, в котором закончил свою страшную жизнь Адольф Гитлер. И тут ее спутник развернул свиток и положил его на холм. Надпись на свитке была:

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

Ирина Викторовна пришла в ужас: