Три пункта бытия

— Это серьезно? — спросила она у Никандрова вслух, а не вслух спрашивая у него: «Тоже — хочешь? Хочешь поменять женщину на рубаху-парня? На своего в доску? Которому не важно, скажут ему что-то ласковое или похлопают по плечу? Которому все равно — подарят ему цветы или не подарят? Который не обидится, если опоздать на свидание, не прийти совсем, а потом позвонить и, объяснив причину, спросить: «Лады?», которому можно рассказать мужской анекдот, которому...»

Мансуров-Курильский, когда хотел ее похвалить, говорил значительно: «С тобой — не пропадешь. Ты — хороший парень!»

— Это я не серьезно, а просто так... — что-то такое понял Никандров. Деликатный монгол, догадливый...

Она перевела дыхание и спросила:

— Странно, Василий, но я тебя не знаю. Что за человек, а? — Она погладила его по скуластым щекам, сначала по одной, потом по другой. — Скажи?

Никандров сложил руки трубкой:

— Э-эй! Тайны!

В сумраке квартиры тетушки Марины — комната, кухня, коридор, санузел — ему что-то отозвалось. Дребезжанием чего-то стеклянного.

— Так я позвал? — спросил он. — Правильно?

— Тише…

— Э-эй! Тайны! — снова позвал Никандров, теперь уже негромко. И привлек ее к себе: — Вот она, тайна! И — не задумывайся — напрасная потеря. Потеря жизни.

Ирине Викторовне и хотелось бы забыть свой вопрос, но уже нельзя было его забыть.

— Что за человек? Ну?

Он еще молчал...

— Знаешь, — сказал он, — тайна, это сама жизнь. Но над ней мы не думаем, не привыкли. Другое дело — тайны второго, третьего ранга и таинственная мелюзга. Эти — занимают нас все время... Хорошо жирафам: и живут, и любят, и тайн для них нет.

— Неплохо... — согласилась Ирина Викторовна. — Неплохо быть жирафом.

— Ну, а как быть Ирочкой Мансуровой? Хорошо? Или — плохо?

— Так, как сейчас, — ею быть хорошо. Даже лучше, чем жирафом.

— Спрашивай, спрашивай! Знаю, как тебе хочется спрашивать!

— Ты — какой?

— У, как трудно!

— Мало ли что трудно?!

— Значит, так: стараюсь! Всегда стараюсь быть хорошим.

— Всегда? И во всем? Или — не во всем?

— Стараюсь, чтобы всегда и во всем...

Все он сказал о себе или не все? Или — далеко не все?!

Ирина Викторовна, приподнявшись, глядела Никандрову в глаза.

— Не сердись, — сказала она ему.

— Не сержусь...

— Конечно, я должна была узнать все, ни о чем тебя не спрашивая. Но... Мы ведь с тобой только вот так — от встречи до встречи, — и приходится быть глупой, наивной и приставать с расспросами. Скажи: для чего ты стараешься? Стараешься быть?..

— Я так хочу... Хочу, чтобы со мной могла быть вот такая женщина. Вот такая! Чтобы ко мне имело отношение все то, что я прочитал когда-то в настоящих книгах... То, ради чего я их читал. Ну, а еще для чего? Должно быть, я уже внушил себе и кому-то, что я должен стараться. А теперь не могу иначе... Ну, и беспредметно, просто так. Просто — такая необходимость. Неизвестно для чего. Это не поддается доказательствам. Я читал: доказывать можно отступления от нравственности. Но нравственность — нельзя! Видишь: я не напрасно читал!

— Тетушка Марина говорит, будто некоторые люди, не все — родятся с чувством такой необходимости. С чувством своей обязанности быть хорошим, то есть обязательным... Впрочем, ладно. Ты уже сказал. Уже кое-что должна знать за тебя я — пора!

— Пора... — вздохнул Никандров. — Сейчас ведь вернется тетушка Марина, которая говорила, что некоторые люди...

Было тихо, уже долго никто не стучал дверью в подъезде. Наконец дверь простучала.

— Марина уже вернулась, — вздохнула Ирина Викторовна.

— Ты думаешь? — встрепенулся Никандров. — Она ждет? На улице?

— И еще будет ждать. Целый час. Пока в кухне горит свет — тетушка Марина не войдет сюда.

А между тем другая, кажется, даже не ее и не его, жизнь шла своим чередом и по своему усмотрению двигала им и ею: Никандров снова уехал.

К удовольствию и гордости чуть ли не всего НИИ-9, на Северном Кавказе открывался новый филиал со штатом чуть ли не в двести человек, и вот научные работники головного института должны были часто бывать там. Для связи, для налаживания работы.

Для связи, для налаживания работы поехал на Кавказ и Никандров.

Ирина Викторовна снова осталась одна и снова успокаивала себя: теперь она все-таки знает о Никандрове гораздо больше, чем прежде. Еще бы не больше?!

Знает, о чем его тревоги...

Об урожае будущего года — безусловно! О школьном воспитании — конечно! О станкостроении — тем более! О металлических сплавах и абразивах, которые должны широко применяться в станкостроении, но до сих пор не применяются, — об этом все время! О Вьетнаме — как же иначе?! О биосфере — еще бы! И так — обо всем на свете... Обо всем на свете он объяснял и ей: «Вот я сию минуту погрешу против чего-нибудь, возьму, например, и поверю: общественные интересы человека выше личных! Тотчас кино закрутится совсем не в ту сторону, и весь мир представится мне хаотическим или, наоборот, выстроится в одну шеренгу: переустраивай меня, я — в твоей власти! А велик ли мой грех? Грех пустяшный: всего-то навсего одно неточное утверждение».

И это было понятно.