Три пункта бытия

Своей верностью реалистическим принципам классической русской литературы С. Залыгин вроде бы тем самым должен был возводить преграды на пути революционного развития художественной формы, отвергать «условные приемы», экспериментаторство современных (особенно молодых) авторов. Тем не менее в собственном творчестве, как мы убедились, Залыгин то и дело давал «сто очков вперед» молодежи по части неожиданности решений. У него умершие пишут исповеди, тараканы ведут диспуты с докторами наук и интегралы оживают! Не легкомыслие ли?

Нельзя обойти вниманием и такое вот грустно-смешное «несоответствие». Залыгин — секретарь Союза писателей, человек авторитетный, влиятельный и при этом вполне «критикабельный». Даже начинающие критики позволяют себе без смущения высказывать в его адрес дерзкие замечания. Без всяких последствий для себя.

Залыгин много лет уже возглавляет в Союзе писателей совет по латышской литературе. Не формально, а всерьез занимается делами своих латышских коллег. Увлечен венгерской литературой, часто бывает в Будапеште, и не как турист, а с хорошей деловой отдачей... И все это никак не противоречит глубокой его преданности всему русскому: бедам и радостям, культуре и литературе (вот уже много лет он возглавляет совет по русской прозе при СП РСФСР), нравственным принципам и языку, прошлому и будущему...

Работа за столом, в библиотеке, в архивах для Залыгина — высшая радость, но он, не колеблясь, может отложить на годы начатую рукопись для практического вмешательства в общественные (государственные, в общем-то) дела. Не становясь в позу, не изображая из себя жертву долга.

Будучи не одно уже десятилетие профессиональным литератором, С. Залыгин удивительным образом умудряется сохранить верность своим былым профессиям. Он как бы отошел от них, не изменяя им.

Культура наша щедра на таланты. Среди писателей можно назвать не одного и не двух, которые, наверное, превосходят Залыгина по живописной пластичности, по глубине проникновения в духовный мир своих героев, по остроте нравственных коллизий и увлекательности изложения, но по социальному аналитизму, по широте и диалектичности раскрытия исторического процесса, по умению обнажить механизмы социального развития с ним, думается, никто сейчас сравниться не может. При этом речь идет не о социологическом понимании исторического процесса, а о художническом видении его, видении, опирающемся на понимание. Сочетание качеств, чрезвычайно редкое вообще.

И ведь что поразительно — высота эта была обретена писателем как-то вроде бы «вдруг», скачком, взлетом. Да еще в возрасте, далеком от подросткового (когда скачки и переломы не в диковинку для окружающих), а почти в пятьдесят лет! К тому же при весьма скромной предварительной гуманитарной подготовке. «Где-то только на пятом десятке я стал по-настоящему интересоваться событиями литературной жизни, жизни искусства», — признавался позже Залыгин. До того тоже писал рассказы, выпускал книжки... Но они не были «делом жизни». «Одни в свободное от работы время увлекаются шахматами, другие разводят цветы, я увлекался сочинительством», — шутит по этому поводу писатель. Делом же жизни были сначала учеба, потом — работа (агрономом, инженером-гидротехником, начальником изыскательской партии, гидрологом, преподавателем в вузе, научным работником). Виды деятельности, как видите, весьма далекие от литературы, но... Стоило Залыгину осознать, что литература — его удел, его профессия, его ремесло, как за считанные годы он обрел капитальную гуманитарную эрудицию, проник во многие глубинные секреты художественной технологии.

Им написаны книжка о Чехове, статьи о Толстом, Пушкине, Гоголе, А. Платонове, Л. Мартынове, П. Васильеве, В. Белове, В. Шукшине, В. Астафьеве, В. Распутине, Я. Парандовском и множество других. Такие работы, что любой искушенный литературовед с удовольствием внес бы их в свой послужной список.

Уже эти только факты говорят, что отнюдь не одна «счастливая звезда» повинна в завидной писательской судьбе С. Залыгина. Сам он сумел организовать себе свою судьбу! И помогали в этом ему прежде всего редкостное трудолюбие, сибирское упрямство и природный аналитизм ума, помноженный на профессиональную «въедливость», «дотошность» ученого.

«Работаю часов пять-шесть в день. Но часто бывает, что десять-двенадцать и больше. В выходные и праздничные дни работать даже лучше», — это было сказано в 1962 году. С тех пор рабочий день писателя стал еще дольше, еще напряженнее. Но подлинное трудолюбие — это не просто усидчивость и добросовестность, это еще и умение тратить время продуктивно, умение сосредоточиваться на главном направлении. Научиться этому, наверное, можно, научить — нельзя. И вот тут «запоздалость» писательской специализации могла сыграть и положительную роль. Как отмечал не раз С. Залыгин, в писательской его практике добрую службу ему постоянно служит обретенное на научной ниве умение организовать свою работу — не теряя впустую ни минуты пребывания в библиотеке, в архивах, за письменным столом.