Три пункта бытия

И так же ни одной волны, ни одного звука не производил и другой белый корабль, который неожиданно показался справа по ходу...

Теперь в Синем Море в районе проходной будки было уже два белых корабля, как отражения какого-то третьего, отсутствующего в этом штилевом пространстве, но вполне реального...

И палубы, и флаги над клотиками, и сами клотики — все было зеркальным отражением того третьего корабля, которого нигде не было видно, и флаги колебались как один, и тени и отображения кораблей в синей поверхности моря повторялись с такой точностью, словно они были отпечатаны на фабрике Гознака способом автотипии...

Только спустя некоторое время в этих отражениях стали заметны различия — на корабле, шедшем встречным курсом, появились люди...

В бинокль, который Оська тотчас одолжил Дроздову, стал заметен блеск золота и серебра — это был духовой оркестр, который размещался на капитанском мостике и тотчас начал производить там пока что не очень оглушительный шум и треск.

По верхней палубе товарищ Боцманов толкал впереди себя трибуну, а в ногу с ним шла его секретарша и несла ножницы, предназначенные для перерезания бумажных ленточек при открытии вернисажей и Дворцов бракосочетаний.

По нижней — коллектив среднего размера двигал банкетный стол, сервированный на несколько десятков персон, и соответствующее количество стульев с ярко-красной обивкой.

На носу корабля под огромным зонтом все еще продолжала свое загорание комиссия по проверке работы НИИНАУЗЕМСа: трое довольно тщедушных мужчин, три довольно полные дамы и шесть туго набитых чемоданчиков.

На корме помещался лежак товарища Боцманова с таблицей, отпечатанной типографским способом: «ЗАНЯТО».

Итак, предстояли торжества по поводу официального открытия острова S.

Оська, который тоже внимательно рассматривал встречный корабль невооруженным глазом, все равно увидел все, а увидев, спросил Дроздова:

— Может быть, пересядешь? Туда? Там, на большом столе, почти что рядом с председательским местом, три ложки, три вилки, три ножа, три тарелки и две перечницы. Это, я думаю, для тебя накрыто?

Дроздов пересаживаться отказался и спросил:

— Ведь они нас не замечают? Нет?

— Им сильно некогда вокруг себя замечать! — ответил Оська. — Они очень занятые сами по себе!

— Они догадаются, что мы уже были на острове? Догадаются, а тогда могут последовать неприятности?! Получится, что мы без них уже открыли остров!

— Если ты, Олешка, не проболтаешься в каких-нибудь печатных трудах либо тоже на каком-нибудь международном симпозиуме, никто и никогда этого не узнает. На меня можешь положиться. Точно!

Встречный корабль, побрякивая оркестром, удалялся, Синее Море и голубая атмосфера по-прежнему были безмолвны и спокойны, ощущая свою непосредственную близость к Зоне Полной Договоренности...

Было тихо...

Тихо молчал профессор Алексей Дроздов, и Осип Писими молчал тоже.

И, пережив наконец эту тишину, профессор спросил:

— Оська?

— Ну?

— А сколько я тебе проиграл? В итоге?

— Одну тысячу двести тридцать четыре...

— Не может быть?!

— Честное слово!

«Одна тысяча двести тридцать четыре, одна тысяча двести тридцать четыре, одна тысяча...» — повторял мысленно профессор.

— Послушай, Оська, одна тысяча двести тридцать четыре — чего?

— Чего это — чего? — не понял Оська.

— Я спрашиваю: одна тысяча двести тридцать четыре каких единиц? Может быть, рублей? Копеек? Динаров? Килограммов? Печатных страниц? Авторских листов? Квадратных метров жилой площади? Правил какой-нибудь инструкции? Параграфов научного труда? Часов свободного времени? Выходных дней? Километров бесплатного проезда по туристической путевке? Тонн супергрунтовой массы, сокращенно СГМ? Метров рулонной типографской бумаги? Банкет на одну тысячу двести тридцать четыре персоны?

Все время, покуда Дроздов перечислял возможные варианты своего проигрыша, Оська отрицательно мотал головой — нет, нет и нет! Потом он потер левой рукой свой шейный позвонок и сказал:

— Одна тысяча двести тридцать четыре, и больше ничего. Ни рублей, ни динаров и ни километров. Проото так.

— Ведь это же мой долг, Оська. Ведь я должен его чем-то возвращать. Я проиграл, значит, я играл. За любую игру надо платить... Чем-нибудь, но надо!

— Ну, чем с тебя возьмешь, правда что, Олешка? Какими бы, придумать, единицами? — стал соображать Оська. — Запишем на тебя долг — одну тысячу двести тридцать четыре, а больше ничего. Ты ведь не боишься, когда на тебя что-нибудь записано, а больше ничего?

В ответ Дроздов с чувством пожал Оське руки — сначала одну, потом другую, — погладил на нем шапку, повесил ему на шею бинокль, который недавно взял у него, поиграл блестящей пуговицей с якорем на Оськиной тужурке...

В то же время он вспоминал гробовщика, который каждый вечер подсчитывал, сколько бы он мог получить, если бы жил и работал не так, как он жил и работал... Который насчитал таким образом один миллион собственных убытков.