Три ошибки Шерлока Холмса

В его словах и в голосе не было никакой горечи, однако Шерлока эта фраза смутила. Да, в этой хижине Джон Клей должен прожить всю оставшуюся жизнь. А сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сколько вообще можно выжить на каторге? И стоило ли на ней жить долго?

«Интересно, он это сказал, чтобы напомнить мне о том, кто его отправил на каторгу? — мысль пришла против воли, сама собой. — Ну да, я отправил. А что, он не заслужил этого? Стоп! Мне ли решать, кто и что заслужил за свои грехи?».

— Я это просто так сказал! — Джон словно прочитал мысли своего гостя. — По крайней мере, к вам у меня больше нет претензий. Это правда. Если хотите, после того случая с тачкой я очень многое передумал. Да, что вы стоите-то? Садитесь, садитесь. Вот сюда. — Он указал на свою лежанку. — Сейчас налью кофе. Сэндвичей или бисквитов, увы, предложить не могу.

Табурет Джон поставил по другую сторону импровизированного стола, таким образом, гость и хозяин уселись друг против друга.

Напиток, сваренный заключёнными, оказался не только ароматным, но и приятным на вкус. К тому же он бодрил не хуже настоящего кофе. После первой чашки в груди появилось ощущение тепла, вторая вызвала несильное возбуждение и развеселила, точно кружка хорошего сидра.

Шерлок вспомнил и назвал Клею латинское наименование растения, из которого этот напиток приготовлялся.

— Я читал о нём, — заметил он. — Но вот пробую его впервые. Отличная штука!

Они разговорились. У Джона были настоящие светские манеры, совершенно не испорченные шестью годами каторги. Речь его отличалась простотой и лёгкостью, он умел и любил шутить, легко переходил от одной темы к другой.

А тем для разговора у них нашлось много, и собеседники почти сразу обнаружили, что многое воспринимают почти одинаково. Оба были скептиками, и хотя у Джона Клея скепсис временами переходил в цинизм, Шерлок прекрасно видел напускную суть этого цинизма, проистекавшего от юношеского апломба, а не от настоящей духовной пустоты.

Джону почти сравнялось тридцать лет, однако в его характере оставалось ещё немало мальчишеского, порывистого, он был настоящим холериком, хотя тщательно это скрывал. Не последней его чертой было честолюбие, и Шерлоку, который сам был честолюбив и знал это за собою, легко было понять и извинить этот грех в новом знакомом.

Оба заметили и ещё одну общую в них черту: тот и другой были по-настоящему впечатлительны, и эта впечатлительность всегда мешала Шерлоку быть до конца аскетом, а Джону до конца эпикурейцем. Первый слишком любил радоваться, второй слишком умел страдать.

Разговор их касался то музыки, то литературы, то философии, причём они даже не замечали, как легко переходят от одного к другому, зато каждый радовался, понимая, что его собеседник знает в любом из этих вопросов столько же или почти столько же, сколько он сам.

Всматриваясь в умное, тонкое лицо Джона, Холмс искал в нём явных неизгладимых следов порока и не находил их.

«Так что же его сделало преступником? Что вообще делает человека преступником? Опустошённость? В нём незаметно. Обида, бунт против общества? Да, возможно. Гордый отщепенец, вор-виртуоз, артист своего порочного ремесла. Он грабил только богатых, очень богатых, тех, кто из-за его «набегов» уж точно не умирал с голоду. Всё это великолепно, но как притянуть ко всему этому убийство? Ведь одного из ограбленных он убил. И никуда от этого не денешься!».

Все эти мысли вертелись у Шерлока в голове, но он гнал их прочь. Ему нравилось общество Клея, и он почти не упрекал себя в этом.

Они расстались заполночь. После одиннадцати хождение по лагерю было запрещено, и Шерлоку пришлось выйти из хижины Джона потихоньку, когда шагавший вдоль изгороди часовой удалился к другому концу своего участка.

Пробираясь между хижин, мистер Холмс с озорным удовлетворением думал о нарушенном порядке и одураченном караульном. Приключение внесло разнообразие в застойную жизнь каторжника. Кроме того, он понимал, что скорее всего обрёл здесь, на каторге, доброго приятеля, с которым теперь сможет общаться, и это сильно изменит его жизнь.

Войдя в свою лачужку и растянувшись на лежанке, Шерлок задумался. Он понимал, что нужно уснуть, что вскоре предстоит подъём и долгий день изнурительной работы, но ему не спалось. Джон Клей не выходил у него из головы. И вновь назойливо звучали его слова: «Этот дом будет моим до самой смерти».