Три мушкетера

Milady, on the contrary, was quite conversant with all aristocratic intrigues, amid which she had constantly lived for five or six years. She made it her business, therefore, to amuse the good abbess with the worldly practices of the court of France, mixed with the eccentric pursuits of the king; she made for her the scandalous chronicle of the lords and ladies of the court, whom the abbess knew perfectly by name, touched lightly on the amours of the queen and the Duke of Buckingham, talking a great deal to induce her auditor to talk a little.	Миледи же как раз была широко осведомлена о всех аристократических интригах, среди которых она постоянно жила в продолжение пяти или шести лет; поэтому она стала занимать добрую аббатису рассказами о легкомысленных нравах французского двора, мирно уживавшихся с преувеличенной набожностью короля; она познакомила ее со скандальными похождениями придворных дам и вельмож, имена которых были хорошо известны аббатисе, слегка коснулась любви королевы и Бекингэма и наговорила кучу всяких вещей, чтобы заставить свою собеседницу разговориться.
But the abbess contented herself with listening and smiling without replying a word.	Но аббатиса только слушала и улыбалась, не произнося в ответ ни слова.
Milady, however, saw that this sort of narrative amused her very much, and kept at it; only she now let her conversation drift toward the cardinal.	Тем не менее, видя, что подобные рассказы ее очень забавляют, миледи продолжала в том же духе, но перевела разговор на кардинала.
But she was greatly embarrassed. She did not know whether the abbess was a royalist or a cardinalist; she therefore confined herself to a prudent middle course. But the abbess, on her part, maintained a reserve still more prudent, contenting herself with making a profound inclination of the head every time the fair traveler pronounced the name of his Eminence.	Тут она оказалась в большом затруднении: она не знала, была аббатиса роялисткой или кардиналисткой, а потому старалась осторожно держаться середины; но аббатиса вела себя еще осторожнее и только низко склоняла голову всякий раз, как приезжая упоминала имя его высокопреосвященства.
Milady began to think she should soon grow weary of a convent life; she resolved, then, to risk something in order that she might know how to act afterward.	Миледи начала думать, что ей будет очень скучно в монастыре; поэтому она решилась на рискованный шаг, чтобы сразу выяснить, как ей следовало поступать.
Desirous of seeing how far the discretion of the good abbess would go, she began to tell a story, obscure at first, but very circumstantial afterward, about the cardinal, relating the amours of the minister with Mme. d'Aiguillon, Marion de Lorme, and several other gay women.	Желая посмотреть, как далеко простирается сдержанность доброй аббатисы, она принялась сначала иносказательно, а затем и более откровенно злословить о кардинале, рассказывать о любовных связях министра с г-жой д'Эгильон, Марион Делорм и другими куртизанками.
The abbess listened more attentively, grew animated by degrees, and smiled.	Аббатиса стала слушать внимательнее, понемногу оживилась и начала улыбаться.
"Good," thought Milady; "she takes a pleasure in my conversation.	"Хорошо, - подумала миледи, - она уже входит во вкус.
If she is a cardinalist, she has no fanaticism, at least."	Если она и кардиналистка, то, во всяком случае, не проявляет фанатизма".
She then went on to describe the persecutions exercised by the cardinal upon his enemies.	Миледи перешла к преследованиям, которыми кардинал подвергал своих врагов.
The abbess only crossed herself, without approving or disapproving.	Аббатиса только перекрестилась, не выражая ни одобрения, ни порицания.
This confirmed Milady in her opinion that the abbess was rather royalist than cardinalist.	Это утвердило миледи во мнении, что монахиня скорее роялистка, чем кардиналистка.
Milady therefore continued, coloring her narrations more and more.	Миледи продолжала свои рассказы, все больше сгущая краски.